В детстве на стене перед моей кроватью родители повесили карту мира — чтобы я ее изучал, чтобы знал, где нахожусь. С тех пор для меня важна географическая точка моей локации. 

О чем, собственно, свидетельствует это знание? Если отбросить всякую важную, но, так сказать, «параллельную» информацию — вроде национальности или гражданства — подобное знание есть знание о материальности нашего мира. О том, что человек обладает своим телом и тело это занимает в пространстве определенное место.

Надо сказать, что данный факт для абсолютного большинства людей не очень приятный, разочаровывающий или в лучшем случае — досадный. Человечество мечтает о мгновенном перемещении в пространстве, о преодолении всех и всяческих границ, о вездесущности. Напоминать о материальности — это утверждать естественные физические ограничения, опускать с «небес» на «землю».

Но именно это напоминание — основа критической позиции. Забвение материальности, непонимание своих возможностей — фатально и довольно быстро может привести к коллапсу и смерти.

Это было главной идей модернистов ХХ века. Ведь, в сущности, модернистское искусство в сердцевине своей — рефлексия именно по поводу материальности нашего мира. Вначале над произведением, потом над окружающим его пространством, а дальше — над социальным, политическим и культурным контекстами. Там, где есть ограничение, там всегда есть недостаток, а где недостаток — там возникают политика, социальность и культура. Они и должны пониматься как следствия материальности. 

Впрочем, последние полвека мы жили совсем в другой реальности. Помните Бодрийяра — «Войны в заливе не было»? Раньше ее называли «постмодернистской ситуацией», сейчас — «метамодернизмом». Однако суть все та же. Это была виртуализированная действительность, как бы не вполне настоящая, не вполне материальная. С мгновенными скоростями банковских переводов, социальными сетями и «дополненной реальностью». В ней любые географические карты отменялись. Так и говорили: дело ведь не в территориях, территории сейчас никому не нужны, все дело — в мозгах, в «человеческом капитале». Типа мечты воплотились. Помнится, году в 2019-м стало модно говорить о бессмертии! Ну то есть «крыша» окончательно поехала. 

Знаменательно, что возврат в материальный мир был связан с эпидемией ковида. Вдруг выяснилось, что, пока болтали о бессмертии, сократили количество обычных больниц, что скорая помощь не справляется, лекарств недостаточно и они неэффективны. Дальше — больше. Трагические события последнего времени показали, что военные действия происходят не в виртуальной реальности. Повторения нарратива «войны в заливе не было» не случилось. Что-то пошло не так… Что? Если говорить обыденным языком — мечты оторвались от собственного базиса. Давайте попытаемся абстрагироваться и посмотрим на нынешнее состояние не как на злую волю тех или иных политиков, а как на стихийное бедствие, случившееся из-за того, что вовремя не построили «плотину» требуемой высоты. Такой взгляд может очень многое прояснить. Прежде всего то, что «Реальное» всегда рядом с нами, о нем нельзя забывать, его необходимо опасаться (как минимум), а лучше — четко знать, где оно находится и в каком состоянии.

Есть еще один важнейший сюжет, особенно для искусства: беспрецедентное развитие средств репродуцирования — очередная иллюзия, опасное заблуждение. Когда Беньямин писал свое классическое эссе, фотография была еще черно-белая и только-только возникал звуковой кинематограф. Сейчас репродуцирование может до мельчайших деталей повторять предметы материального мира. Как известно, изначально в цифровой реальности подлинника нет (для его возникновения необходимо было создать специальную технологию блокчейна), но в реальности аналоговый подлинник существует. Говорят, что технологии достигли таких высот, что способны

повторить даже такие подробности, как рельеф живописной поверхности, то есть создать неотличимую человеческим глазом копию. Значит ли это, что идея подлинности исчерпала себя? Что материальный мир полностью репродуцируем? Ведь это тоже была важнейшая постмодернистская утопия.

Ответ на этот вопрос дает, как это ни парадоксально, как раз пространство. Даже если такая копия возможна, два предмета — подлинник и копия — занимают разные пространства. И это очень существенный именно для искусства момент. Потому что даже при абсолютной идентичности различие остается в месте, в нахождении в пространстве.

Поэтому пространство можно считать медиумом. В этом смысле важным, на мой взгляд, является творчество рано умершего и сейчас не очень известного художника Абсалона. Его по-модернистски стерильные скульптуры-пространства, которые строились с учетом нахождения в них человека и удовлетворения его необходимых жизненных функций, представляют собой как бы «слепок» человеческого уникального места. Не социального, а материального. Возможно, его работы могут дать основу для современной художественной рефлексии.