JR «Привет из Гизы», 2021. Выставка «Вечность — это сейчас», Египет, плато Гиза.

АНАЛИЗЫ

 

 

Борис Гройс

От Ба до Ка

 

 

Несмотря на все философские учения Нового времени, мы все еще склонны представлять человека как преходящее единство тела и души и смерть — как момент разделения души и тела. Это так, даже если мы не верим, что душа (сознание, дух и т. д.) может существовать отдельно от тела. В этом случае мы предполагаем, что душа после смерти тела уходит в небытие. Тем не менее, дуализм человеческого существования  необязательно нужно понимать как дуализм души и тела. Так, Ян Ассман в книге «Смерть и спасение в Древнем Египте» пишет, что для древнеегипетской традиции «базовый дуализм» человеческой личности — дуализм не души и тела, а индивидуального Я и общественного Я. Индивидуальное Я состояло из Ба и тени, тогда как общественное включало Ка и имя… При рождении жизнь была лишь возможностью, которая реализовывалась, только когда в процессе социализации вырабатывалось общественное Я. «Жизнь», таким образом, относилась к категории скорее культуры, чем природы. Именно поэтому египтяне предполагали возможность продления жизни за пределы ее биологических ограничений посредством культурной работы(1).

Ассман говорит о двух разных режимах отношения к умершим, оба из которых имеют давнюю историю. Он пишет: «Не все “загробные жизни” созданы равными... Вавилонский потусторонний мир, библейский Шеол, греческий Аид и римский Оркус — все они являются “царством мертвых“, в котором мертвые просто мертвы... Существование [человека] продлевалось за счет преемственности поколений — в детях и внуках (Месопотамия и Израиль) — или через память потомков (Греция)»(2). Ассман считает, что наша собственная культура — наследница Израиля и Греции: она отправляет мертвых в «мир иной» или даже в Небытие, недоступные для живых. В этом контексте Ассман ссылается на бодрийяровскую книгу «Символический обмен и смерть», в которой автор действительно говорит о якобы полном удалении мертвых из современного общества. Здесь Бодрийяр вторит Фуко, который описывает современное общество как общество живых, а современное биополитическое государство как заботящееся только о живых — вследствие чего оно выдает тела мертвых родственникам, которые должны их хоронить в соответствии с традиционными религиозными ритуалами, давно утратившими значение и силу в «реальной жизни»(3). Но так ли уж современное отношение к царству мертвых противоречит египетскому?

Если бы это было так, то не было бы музеев в центрах крупнейших городов мира. Нельзя было бы пойти в библиотеку. Нельзя было бы поступить в университет и изучать историю, философию, искусство и литературу. В музее, библиотеке или университете мы сталкиваемся с Ка мертвых авторов и начинаем общаться с ними. Такое общение ни в коем случае не сводится к пассивному созерцанию, чтению и учебе. Прошлое дает нам образцы для подражания, присвоения и повторения, и мы постоянно ими пользуемся — вольно или невольно. В течение всей истории человечества повторение (reenactment) и возрождение служили цели изменения человеческого общества, смены форм и конвенций, структурировавших его настоящее. Как мы знаем, Ренессанс был возрождением древнегреческой и древнеримской культур. Различные протестантские движения ратовали за возрождение Ветхого завета. Возрождение римского республиканства послужило движущей силой Французской революции. Список таких возрождений можно продолжать до сегодняшнего дня. Политика идентичности была бы невозможной без политики возрождения. Все эти возрождения меняют иерархии в царстве мертвых. Ценившиеся ранее формы начинают обесцениваться, а формы недооцененные — переоцениваться. Такая переоценка ценностей представляет собой постоянный канал общения с мертвыми, одинаково влияющий и на их Ка, и на наши живые тела.

Во всех этих случаях принципиальное значение имеет тот факт, что возрожденные формы первоначально были в достаточной степени выпотрошены, освобождены от любого конкретного исторического содержания — редуцированы, унифицированы, формализованы. Степень такого самоопустошения зависит от нашей способности смотреть на собственную культуру как на уже мертвую и музеефицированную, как на отдельную культурную форму, бытующую среди других социальных форм. Каждый случай возрождения чего-либо предполагает не столько надевание масок прошлых культур, сколько восприятие лица собственной культуры как маски среди других масок. Мы знаем, что смертны. Но история учит нас, что смертна и культура, в которой мы живем. Поэтому мы можем предвидеть смерть нашей культуры, как мы предвидим собственную смерть. Когда мы смотрим на нашу культуру с точки зрения ее истока, то остаемся погружены в нее, мы не можем видеть ее как форму. Но благодаря, скажем так, апокалиптическим ожиданиям смерти нашей культуры мы можем поменять точку зрения и посмотреть не из прошлого и настоящего в будущее, а из будущего в настоящее и прошлое. И тогда мы увидим себя и нашу культуру в виде чистых форм.

В самом деле, наша цивилизация не только включает мертвых, но и размывает разницу между живыми и мертвыми, причем в гораздо большей степени, чем древнеегипетская. Когда мы приходим в музей или библиотеку, то не всегда знаем, кто создал ту или иную книгу или образ, которые мы там находим — живой автор или мертвый. В момент опубликования книги или демонстрации произведения искусства они отделяются от живых тел своих авторов и становятся частью их публичного тела — их Ка. Автор всегда мертв, даже если его или ее живое тело еще где-то можно встретить в этом мире. Это еще более верно в отношении интернета, где невозможно отличить живых от мертвых пользователей или «производителей контента». Опубликование селфи и записей в «реальном времени» убивает записываемого прямо посреди его высказывания или действия, потому что такая запись одновременно преобразует элементы живого Ба в компоненты социального Ка. Поэтому интернет — больше, чем традиционный музей или библиотека — смешивает в одном пространстве Ка живых и мертвых.

Существование публичных тел вне периода жизни тел живых можно рассматривать как своеобразное бессмертие. Это, очевидно, материалистическая форма бессмертия, отличающаяся от бессмертия душ, которые удаляются из общего социального пространства и переходят в «мир иной». Социально-культурную проблему бессмертия следует отделить от «личного» желания бессмертия. Производство жизни после жизни есть процесс, происходящий независимо от наших интересов или желаний. Независимо от последних наши публичные тела производятся механизмами культуры, в которой мы живем. Во многих случаях способ функционирования такого производства нам неприятен и даже оскорбителен для нас. Проблемой поэтому является не бессмертие как таковое, а то, как бессмертие приходит к нам, какого именно бессмертия мы хотим и как нам взять производство жизни после жизни под контроль.

Египетские пирамиды не нуждаются в каких-то дополнительных хлопотах по их содержанию или поддержанию в надлежащем состоянии. Это основная причина восхищения ими. Пирамиды демонстрируют грядущим поколениям, что они — новые поколения — им не нужны. В этом смысле древний Египет превосходит почти все остальные культуры, возникшие после него, потому что те в гораздо большей степени зависят от хлопот будущих поколений по их поддержанию в надлежащем состоянии. И зависимость эта только растет. В самом деле, книги, картины, фотографии и фильмы — менее надежные носители индивидуальных Ка, чем даже греческие и римские скульптуры. Современный же интернет и цифровая память тотально зависят от электроснабжения, которое, в свою очередь, зависит от человечества как стабильного источника возобновляемой энергии.

Но проблема с современными Ка заключается не только в недостатке надежных материальных носителей. Социальное тело древнего египтянина представлялось как единство — как гробница, как пирамида. Тела Нового времени и современные публичные тела фрагментированы и рассеяны. Корпус работ художника, как правило, распределен по различным коллекциям и музеям. Тексты писателя также часто рассеяны по различным архивам. Но в наше время эта децентрализация индивидуального Ка дошла до крайности из-за интернета. Когда мы кого-то гуглим, то получаем тысячи ссылок, через которые сложно продраться, чтобы построить полный образ искомого человека. Здесь пользователь — и в принципе все человечество, понимаемое как общество пользователей — действует как Исида, пытающаяся собрать все части разорванного тела Осириса. Мы знаем, что даже Исиде это не удалось и пришлось заменить мужской член Осириса искусственным. Так возникла цепочка симулякров, фейк-ньюз и фиктивных идентичностей, от которых человеческое воображение страдает вплоть до нашего времени. Конечно, можно надеяться, что общий интеллект человечества окажется успешнее Исиды. Но эта надежда лишь показывает, что в некотором смысле Ассман был прав: наша культура зависит от детей и внуков больше, чем от способности отдельного человека создавать публичное тело, существование которого не зависело бы от человеческой заботы.

Моатаз Наср «Барзах», 2021. Выставка «Вечность — это сейчас», Египет, плато Гиза.

Однако, как известно, само дальнейшее существование человечества — далеко не факт. В этой связи симптоматична Религия Человечества, которую в 1851 году предложил Огюст Конт в книге «Система позитивной политики, или Социологический трактат, учреждающий Религию Человечества». Конт пишет, что религию человечества можно считать единственной подлинной религией, потому что она подразумевает поклонение тому, что существует бесспорно. А по-настоящему существует только Человечество, так как отдельные люди являются людьми лишь в той мере, в какой они являются составными частями человечества. Но если фактическое существование человечества здесь и сейчас — факт, его существование в будущем — вопрос веры, социального мифа. Такой социальный миф и такая светская религия необходимы для наших действий, потому что если бы мы не верили, что человечество будет и дальше существовать, все наши собственные планы и проекты потеряли бы горизонт реализуемости. Однако такая вера зависит не от фактов, а только от социального чувства. По Конту, в основе человеческого общества лежит в конечном счете сила тяготения, которая удерживает людей вместе на одном участке поверхности Земли. Тем не менее, силы тяготения не могут предотвратить космическую катастрофу, которая может полностью уничтожить человечество. Уцелеют в итоге, вероятнее всего, только египетские пирамиды.

Султан бин Фахад «R III», 2021. Выставка «Вечность — это сейчас», Египет, плато Гиза.

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Assmann J. Death and Salvation in Ancient Egypt. Ithaca: Cornell University, 2005. Р. 15.

2 ibid. Р. 9–10.

3 Foucault М. Society Must Be Defended: Lectures at the College de France, 1975–1976. New York: Picador, 2003. Р. 241ff.

 

 

Борис Гройс

Родился в 1947 году в Берлине. Философ, эссеист, художественный критик и теоретик медиа. Преподает в Нью-Йоркском университете. Автор множества книг, среди которых «Искусство утопии» (2003), «Под подозрением» (2006), «Коммунистический постскриптум» (2007), «Политика поэтики» (2012) и другие. Регулярно публикуется в «ХЖ». Живет в Нью-Йорке и Кельне.