Материал иллюстрирован: Олег Устинов «III», 2021. Вид инсталляции в самоорганизованном пространстве «Llil.space», сентябрь 2021. Фото Сергей Глинин. Предоставлено художником.

ПУБЛИКАЦИИ

 

 

Ханс Бельтинг

Иконическое присутствие: образы в религиозных традициях^[1]*

 

 

Иконическое присутствие есть присутствие в образе и в качестве образа[1]. Физическое присутствие образа в нашем мире — символическое присутствие того, что он изображает. Подобно телу и голосу — и в отличие от текста — образ вовлекает представление, создающее впечатление присутствия. Такое присутствие завладевает отсутствием, которое заполняет образ. Иконическое присутствие отмечает отсутствие. Не отрицая отсутствия представляемого, образы предъявляют отсутствие как присутствие. Пример такого образа — маска. Маска создает иконическое присутствие, размещая на теле другое лицо. На мертвом человеке она восстанавливает отсутствующее лицо. У актера само лицо превращается в маску и так передает образ. Если «иконическое различие»[2] — проблема герменевтическая, то иконическое присутствие — антропологическая.

В религиозном контексте образы представляют божеств, непосредственно не присутствующих в физическом мире. Эти божества считаются не отсутствующими (или тем более несуществующими), а требующими образа, чтобы стать видимыми. В первобытных религиях живые тела становятся призраками, видениями через танец и голос. В христианской традиции визуальные артефакты вели себя как живые тела — плакали, творили чудеса, их носили по «их» городам, как будто они ходили по ним сами. Такой акт регулирует явление образов. Традиция шествий с образами святых продолжает жить и сегодня, например, их можно увидеть в Севилье во время Страстной недели (Семана Санта). Первые свидетельства о ней датируются еще VIII веком в связи с римским чудотворным образом Спасителя (Salvator).

Религиоведы начали признавать важность материальности в религиозной практике. Об этом свидетельствуют концепты «видимой религии» (название журнала, который в 1980-х в Гронингенском университете издавал Ханс Киппенберг) и «иконической религии» (тема настоящего специального номера). Во вступительной лекции в Утрехтском университете Биргит Мейер[3] выделяет «генезис присутствия» в материальной и образной религиозной практике. В английском названии моей книги «Bild und Kult» (1994) термины подобие и присутствие [Likeness and Presence] означают перформативную способность и иконическое присутствие конкретных образов в христианской традиции[4]. Это открывает возможности для междисциплинарного дискурса, выходящего за пределы европейской арены и включающего другие религии.

Производство образов существенно различается в разных религиях, но полагается на схожие модели, которые проявляются благодаря сопоставлению. Аналогичным образом смысл того, что мы называем религией, различается в разных культурах мира. Чтобы понять религию как узловую символическую форму социальной жизни, мы должны поставить под вопрос современное понимание религии, являющееся одним из результатов Просвещения. Антропология когда-то была единственной областью, изучавшей другие культуры. Европоцентричный уклон присутствовал уже в христианском богословии, которое патерналистски относилось к другим религиям, питавшим ее миссионерскую деятельность в рамках колониализма. В глобальную эпоху собственная культура не может больше служить единственным и универсальным мерилом для формирования теории. Эта мысль также ставит под сомнение наш взгляд на так называемую «домодерную» историю Европы, которую мы долго не признавали в качестве составной части нашей культурной идентичности. В связи с этим возникает вопрос, способны ли мы и готовы ли включить собственную культуру (и ее религиозную составляющую) в антропологический дискурс, повернуть от теологии образов к антропологии визуальной практики.

В контексте религии образы имеют особый онтологический статус, который отличает их от других образов. Их признаки связаны с убеждениями их ревнителей. В результате они часто подвергались нападкам и привлекали критиков, подрывавших их власть над воображением. Разрушение идолов (иконоборчество) и иконопочитание — две стороны одной медали. Можно вообразить, что в доисторические времена этот конфликт начался как битва образов двух разных племен. Ветхий завет полон проклятий в адрес богов и ритуальных образов соседних племен, с которыми вели войны израильтяне.

Как и памятники низверженным деспотам в недавние времена, религиозные образы становились жертвой разных эпизодов иконоборчества, направленного против ложных или неправильно используемых образов (т. е. идолов). В иудаизме и исламе запрет на образы касался только их религиозного использования и был направлен против изобразительных практик других народов: в иудаизме — против более древней изобразительной традиции[5], в исламе — против использования образов в христианских храмах[6].

В контексте христианства использование образов было важнейшим для проекта его превращения в мировую религию и избавления от еврейского наследия. «Истинный» облик Христа — поздний феномен, возникший после Халкидонского собора (451 г.) — обладал особыми признаками, которые были разнонаправленно присвоены конкурировавшими богословскими школами. Образы тогда обрели более высокий статус и стали считаться оригиналами. Началось соперничество иконического присутствия со словом в текстовом откровении. Учение о двух ипостасях Христа в одном человеческом лице было дополнено понятием Богородицы (Теотокос) еще на Эфесском соборе (431 г.). Исламское богословие вернулось к словесному откровению Бога. Коран был введен в обиход как книга, посланная Богом своему пророку. С отказом ислама от Иисуса как Сына Божьего видимость Бога снова стала табу.

Аниконизм — это теория изображения в обратном режиме, обычно выражающая отрицательный опыт работы с образами. В Реформации текст и образ конкурировали друг с другом как разные религиозные «медиа», развернутые против католической визуальной политики. Контрреформация задействовала, прежде всего, «боевые средства» заново окатоличенной образной политики, превращавшей пространство церкви в небесный театр. Церковь направляла эту стратегию против частного прочтения Библии, которое пропагандировала Реформация. В современном светском обществе религиозные образы утратили былую достоверность, что также нанесло ущерб и их статусу как произведений искусства. Поэтому даже в рамках одной религиозной традиции образы были подвержены историческим изменениям.

Богословские тексты задействуют иконическое присутствие через контрконцепцию, имеющую собственную значимость. Это концепция «реального присутствия» — Христа в Евхаристии — которая уже имела давнюю историю к моменту, когда была провозглашена в 1204 году. Это относится к словам «Сие есть тело Мое», которые Иисус произнес преломляя хлеб во время Тайной вечери. Они толковались как пресуществление — превращение существа хлеба в тело Христово, невидимое во внешней форме гостии. Так образы обретают свое место. Но после этого гостия начинала творить чудеса и кровоточить так же, как образы. Последовала конкуренция за внимание. Показательно, что во времена распространения учения о реальном присутствии в Риме появился плат Вероники, почитавшийся как «истинный лик» Христа.

Что важно: в Европе вопрос искусства был вписан в религиозные сюжеты  еще в эпоху Возрождения. Здесь возвышение искусства ознаменовало поворотный момент в истории образов — основополагающий для истории искусства. Картины не только носили имена художников, но и отображали их личный взгляд на религию. Практика искусства началась без четкой концепции искусства. Но были выработаны специфические критерии, отличающие произведения искусства. Понятие искусства зародилось в глубине религиозного изображения, тематически остающегося прежним. В условиях развивающегося рынка персональный художественный стиль превратился в отдельный бренд. Во французских текстах того времени термин «art» вводится вместе со словом «science», при этом art означает «ремесло». Концепция Poesia, с помощью которой много позже Тициан называл свои картины на мифологические сюжеты, раньше была прерогативой поэтов. Джованни Беллини отстаивал понятие «bella fantasia» вопреки ожиданиям своих покровителей и так положил начало эпохе художественных коллекций.

Повествование моей книги «Образ и культ», возможно, привело к ложному представлению, что якобы есть некий прямой путь от (религиозного) культового образа к (эстетическому) произведению искусства. Однако поворот к «искусству» происходил в рамках картины для частного почитания в ходе ее освобождения от коллективного и публичного контроля. Происходил он в угоду частному взгляду, который в итоге и породил соответствующую особую эстетику. Ее история началась уже с Часослова — молитвенника с картинками для частного использования. За Часословом последовали религиозные картины, владельцы которых часто требовали изобразить на них себя. Так сложилось исторически: частное владение картинами началось в религиозной сфере и продолжилось в языке искусства уже на новых основаниях.

Последняя глава «Образа и культа» вызвала идущий до сих пор спор о присутствии религии в искусстве Возрождения. Однако этот вопрос не системный, он требует исторического подхода. Религия не исчезает из искусства, а переживает трансформацию в силу встраивания в область искусства, которая, в свою очередь, меняет историю образов.

 

 

Перевод с английского МАКСИМА ШЕРА

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 В этом тексте дан набросок моего нового исследовательского проекта «Иконическое присутствие: образы в искусстве», который поддержан Международным фондом Премии Бальцана. Проект предусматривает взаимодействие исследовательской группы Bildevidenz в Свободном университете Берлина, берлинского Центра литературоведения и культурологии (Zentrum für Literatur-und Kulturwissenschaft) и Центра изучения Средневековья в Университете Брно, Чехия.

2 Boehm G. Die Wiederkehr der Bilder // Boehm G. (hrsg.) Was ist ein Bild? München: Wilhelm Fink, 1994. S. 29ff.

3 Meyer B.. Mediation and the Genesis of Presence: Towards a Material Approach to Religion. Inaugural lecture, Utrecht University, 2012.

4 Belting H. Likeness and Presence: A History of the Image before the Era of Art. Chicago: University of Chicago Press, 1994; Образ и культ: история образа до эпохи искусства. М.: Прогресс-Традиция, 2002.

5 Uehlinger C. Exodus, Stierbild und biblisches Kultbildverbot // Freiheit und Recht: Festschrift für Frank Crüsemann zum 65. Geburtstag. Herausgegeben von Christoph Hardmeier, Rainer Kessler и Andreas Ruwe. Gütersloh: Gütersloher Verlagshaus, 2003. S. 42–77.

6 Fowden G. Before and After Muhammad. Princeton: Princeton University Press, 2014.

 

 

Ханс Бельтинг

Родился в 1935 году в Андернахе. Историк искусства, византинист. Из десятков его книг на русский переведен фундаментальный труд 1990-го года: «Образ и культ: история образа до эпохи искусства», М.: Прогресс-Традиция, 2002. Живет в Берлине.