Материал иллюстрирован рисунками Пола Чана, созданными специально для этого текста, 2008

ТЕКСТ ХУДОЖНИКА

 

 

Пол Чан

Дух рецессии[*]

 

 

Последняя великая американская рецессия XX века коснулась меня в малой степени: тогда, в 1991 году, я был для этого слишком беден и одновременно недостаточно беден. Я жил далеко от приморских эпицентров культуры и капитала и был юн и наивен, чтобы знать и тем более беспокоиться о жизни, что простиралась за пределами моих скудных горизонтов. Само представление о явлении, из-за которого общество начинает бросаться жуткими фразами — «отрицательный рост», «экономическая депрессия» — было для меня таким же абстрактным и далеким, как и реальные причины возникновения этой самой рецессии. В то лето снижение ВВП значило для меня лишь отказ от очередного роял-чизбургера в «Макдоналдсе». Выживание не имело никакого отношения к замерам роста и падения экономических индикаторов, зато имело — к хитростям жизни среди этих нечеловеческих количественных показателей и к поиску новых способов не замечать эти колебания и не привязываться к ним независимо от их траектории. Прогресс был не в том, чтобы гоняться за прибылью, а в том, чтобы — вопреки силам, играющим на повышение или на понижение — твердо стоять там, где стоял.

И все же довольно быстро тогда пришло осознание: даже если ты стоишь твердо, нет гарантии, что почва не уйдет из-под ног. «Макдоналдс», в который я иногда захаживал, в самом конце рецессии 1991 года закрылся. А за ним и другие коммерческие предприятия в нашем районе. Тогда я особо об этом не думал, а если и думал, то считал странным. В «Макдоналдс» ведь ходило много народу, потому что в окру́ге не было ни нормальных продуктовых магазинов, ни детских садов, ни даже подобия каких-то общественных клубов или центров профориентации. Поэтому «Макдоналдс» неизбежно стал сочетать в себе все эти функции. Люди приходили и сидели на дико неудобных пластиковых стульях, медленно травили себя нитратами и мясом со всякой химией, ждали мам, друзей, чек на оплату или возможности раз в день съесть что-то горячее.

После закрытия «Макдоналдса» особо никто не горевал, но его стало не хватать. И это стало предвестником закрытий и сокращений в других местах. Друзья и их родственники теряли работу. И даже те, кто не терял, пусть и не осознавая до конца, понимали, что настал поворотный — редкий — момент, когда общий ход вещей очевидным образом явил себя на наших улицах. История стала общедоступной в виде собственного опыта людей, переживаемого здесь и сейчас, из-за странного сближения локального и общенационального, причем оба этих измерения показывали новый ход вещей в негативном свете, то есть в качестве опыта переживания того, как нас, беспомощных, тащат за собой, невзирая на нашу волю и силу сопротивления.

Это ощущение присутствия каких-то сил над нами, которые со слепой неизбежностью судьбы толкают ход вещей вперед, не было бы столь фатально, если бы не тот факт, что силы эти выражали себя в том числе и через нас. Их было видно в жизненных позициях и формах мышления, которые изнутри вырабатывали избирательное сродство, которое не только принимало эти силы как должные, но и, что чувствовалось еще острее, как естественный ход вещей. И хотя меня рецессия 1991 года напрямую не затронула, у меня были те же склонности и устремления, которые и делали то время таким напряженным. А было так потому, что в силу своекорыстных интересов мне пришлось понять, как происходил сдвиг в социальной обстановке, и либо стать на его пути, либо не мешать. Однако чем больше я понимал эти условия, тем острее чувствовал, что целиком завишу от них — настолько, что борясь за выживание, я не сопротивлялся, а, скорее, воспроизводил импульсы, совпадавшие с силами, повергшими целую эпоху в состояние оцепенения и смуты. Но что еще было делать? Самосохранение — единственная оставшаяся нам игра без выбора, и даже если ты не будешь в нее играть, кто-то сыграет в нее тобой. Потребность вступить в игру велика — необязательно из-за желания выиграть, а просто потому, что никто не может позволить себе проиграть.

Хищническая природа социальных сил, воздействующих на нас, и инстинкт отдельного человека, подсказывающий ему, что выживание за счет реализации своекорыстных интересов есть единственный способ соответствовать велению времени — вот две стороны одной медали, которые я пытаюсь описать конкретно и абстрактно. Этой «медали», которая вообще-то не медаль и даже не вещь, а скорее спекулятивный принцип, для воплощения требуется взаимообусловленность конкретного и абстрактного. В 1991 году конкретного было хоть отбавляй — то же закрытие моего «Макдоналдса», который оказался на переднем крае начавшегося в августе 1990 года спада инвестиций, продаж и производства в частном секторе, уменьшения числа вакансий, сокращений и заморозок в социальной сфере — в государственной медицине и образовании. Одним словом, рецессия[1]. Но рецессия не возникает просто так, из ниоткуда. У нее есть «друзья» и «любовники», которые ей помогают. В 1991 году таких в целом было два. Во-первых, тогда еще длился кредитно-сберегательный скандал, возникший из-за того, что члены Конгресса, в том числе сенатор от Аризоны Джон Маккейн, получали деньги от лоббистов в обмен на помощь инвесторам в попытках избежать федерального надзора и заработать на одном вялом секторе банковского рынка, начав безнаказанно ссужать деньги самим себе и получать выгоду от необеспеченных высоко рискованных «макулатурных» облигаций и ипотечных кредитов[2]. Второй «друг» — это война с Ираком, начатая президентом Джорджем Бушем, чтобы наказать страну за агрессию против соседей и принести демократическую стабильность на Ближний Восток[3]. Итак, общий ход вещей в абстрактном и конкретном выражениях, то есть над нами и через нас одновременно, явил триединство событий 1991 года — банковский скандал, война и рецессия. Благодаря им стало очевидно, что сработала беспощадная логика, поймавшая нас в свои сети вопреки нашей воле, и даже если и был выход, путь к нему все равно лежал через нее же. Иными словами, нужно было пройти этим путем и выдержать. У этой спекулятивной формы очевидности, раскрывающей, казалось бы, неизбежный курс движения и его последствия для общества, идущего вперед во времени за счет нескончаемого конфликта и сталкивающего самое себя с собственными же — человеческими то есть — интересами, есть имя, прославленное в истории идей. Это имя — Дух.

 

 

***

Марк Твен, которого я считаю величайшим американским философом, писал: «История не повторяется, она рифмуется». Стоит ли говорить — настолько это все очевидно, — что, несмотря на наступление нового века, ничего не изменилось. Мы по-прежнему танцуем под те же три аккорда, под тот же регрессивный ритм — снова война в Ираке, снова банковский скандал, снова рецессия. И если верно, что мы можем выявить разницу между тем, что есть сейчас, и тем, что было, в том, как мы живем, как общаемся друг с другом и кого избираем на выборные должности, еще вернее то, что эти различия просто более рельефно высвечивают отсутствие свободы, которое мы продолжаем ощущать в течение своей жизни помимо собственно общего хода вещей. Иными словами, Дух продолжает подчинять нас себе и друг другу в соответствии с законом самосохранения. Выживание — это просто другое название взноса в этот допотопный профсоюз живых существ.

Эти взносы теперь стали выше. Сокращение занятости, изъятие ипотечного жилья у заемщиков, банкротства банков в ближайшие месяцы, возвещающие о наступлении рецессии 2008 года — лишь зрелищно высвечивают, что происходило и происходит на наших глазах и у всех на виду во время ночи мира. Несмотря на увеличение объема национальной и глобальной экономики после рецессии 1991 года, соответствующего роста зарплат и бонусов для абсолютного большинства живущих и работающих сегодня, как и предсказывалось, не произошло. По данным Института экономической политики реальная зарплата «на руки» в Америке в прошлом году даже снизилась, и это во время бума(4). Говоря строгим экономическим языком, рост в экономике оказался «отделен» от общего социального процветания. Рост производительности труда после 1991 года постепенно разорял производителей, причем настолько, что жизнь начинает отделяться от живущих. Две недели назад в «The Washington Post» было опубликовано сообщение, что впервые со времен эпидемии испанки в 1918 году упала продолжительность жизни американских женщин и теперь она ниже, чем была в начале восьмидесятых[5].

Прогресс превратился в регресс. Это не секрет, и никакой магии в этом нет. Это всего лишь образ сегодняшней действительности, когда успехи в развитии жизненных укладов совпадают с угасанием жизни в том виде, в котором мы бы хотели ее проживать. Это не единственный мыслимый ход вещей, но что поражает, так это то, что он кажется единственно доступным. Большие и малые события своей скоротечностью лишь подтверждают фундаментальный порядок движения, направляющий непреклонный темп выживания сверху и изнутри. Этот порядок вновь и вновь как бы заявляет: чтобы прожить день, верх должна взять безжалостная рациональность, и чем больше эта рациональность берет верх, тем более должной и естественной она воспринимается. Становится естественным приносить в жертву жизни и заработки других во имя процветания — синонима прогресса, который сам по себе является современным термином для примитивной идеи коварства, поставленного на службу делу самосохранения. Принесение жертв далее становится столь же естественным для извлечения выгоды, сколь естественно солнце как источник света.

Но это не естественно. Это даже не по-человечески. Иными словами, это все религия. Явление, когда-то названное капитализмом, всегда заключало в себе религиозное измерение. Маркс начал критику товарного фетишизма с описания богословских ухищрений, которые придавали товару мистический, трансцендентный характер[6]. В своей классической работе «Протестантская этика и дух капитализма» (1904–1905) Макс Вебер перенес идеи Маркса в Америку и зафиксировал, как современный капитализм вырос и расцвел именно здесь отчасти потому, что некоторые протестантские конфессии под влиянием кальвинистского прочтения Нового завета отвечали на призыв Господа не «добродетелью», то есть этической практикой, которой надлежит следовать, чтобы вести религиозную жизнь, а приобщением к святости через работу, когда труд, приносящий прибыль, и ведение хозяйственной деятельности были переосмыслены как обращенные во славу божию[7]. Под постоянный и систематический труд были подведены религиозные ценности для светской цели. Они послужили обоснованием пути благочестия и аскетизма и одновременно стали лучшей гарантией доказательства истинности веры. Ибо только через полное преобразование смысла всей человеческой жизни в каждый ее час и в каждом действии в ходе неустанного и осмысленного труда приобщение к святости через работу могло стать действенным способом переноса мужчин и женщин из состояния природы в состояние благодати.

Проницательные идеи Вебера были сжато изложены во фрагменте Вальтера Беньямина «Капитализм как религия»[8]. Беньямин заявляет, что современный капитализм есть не только светский отпрыск американского протестантизма, но и сам по себе религиозный феномен. Вопреки утверждению Ницше, Бог не умер, а живет в таинстве товарно-рыночных отношений, где каждая продажа и каждая покупка суть торжество, а всякое торжество принимает форму труда. Иными словами, капитализм подобен корпоративу, с которого начальник отказывается вас отпускать. Секуляризация не отделила и не освободила нас от божественной власти, а перевооружила ее. Власть она оставила без изменений, просто переместила в другое место, заменив божественную иерархию земной. То есть благодать теперь объясняется как прогресс, а жертва оправдывается божественным правом суверена. В современном перевоплощении каждый товарный обмен есть нечаянная молитва за продолжение экономического чуда.

Чудо кончилось, но торжество бесконечно. Образ прогресса, способствующего восстановлению и процветанию американской экономики после 11 сентября, уступил место реальности разорительного спада в крупных секторах экономической и социальной жизни. К этому спаду причастны многие, хотя очень мало кто реально участвовал в жестком и расчетливом подъеме, который изначально привел к поворотному моменту, не говоря уже о том, чтобы извлечь из этого подъема какую-либо выгоду. С января этого года, когда Фонд общественного искусства пригласил меня выступить публично, и я решил поговорить о том, в чем практически не разбираюсь, число заголовков и текстов о нынешней рецессии выросло колоссально: продукты питания по талонам из-за инфляции, увольнения, замораживание зарплат, банкротства банков, спасение компаний от банкротства за счет федеральной помощи. И даже если эти заголовки не имеют прямого отношения к вашей жизни, вы наверняка видите, что они, тем не менее, формируют новое место действия для общественного воображаемого, характеризуемое дефицитом, тревогой и страхом. Это не трагедия и не фарс. Это повтор. Вернее, даже так: это приставучая попсовая песня, которая никак не уйдет из головы. Всех слов вы скорее всего не помните, но никак не можете избавиться от мелодии. Это природа Духа.

 

 

***

Рецессия — больше, чем экономическое и социальное явление, которое нужно пережить. Она содержит в себе зерно иррациональности, которое сулит освободить ее от пут разумности, чтобы возникли новые возможности в ее использовании и смысле. Этой иррациональностью является ее религиозный характер. У английского слова «recession» есть еще одно значение, имеющее отношение к церковному обиходу: так называют время после церковной службы, когда духовенство уходит, и прихожане остаются наедине с собой[9]. Когда духовенство уходит, возносится молитва — она называется рецессионал. И именно в этот момент — в этом акте оставления и пения — идея рецессии обретает свой преобразующий потенциал. Ибо в самом деле — благословенна церковь без власти. Окончание службы возвещает о начале нового типа времени — без приказаний приносить жертвы и выражать веру, без проповедей из Книги прогресса, без обмена молитвами. Время больше не подразумевает каких-то обязанностей и возвращает людям чувство, что ничто не гарантировано и ничто не предопределено, внутреннее состояние, не обремененное тревогой влияния, которое обретает собственную форму, только когда власть отступает. В это время мысли отворачиваются от власти, захватившей их внимание сверху и изнутри, и поворачиваются к радикальным требованиям жизни после церкви.

Рецессионал знаменует собой момент этого обращения. Это выразительный образ времени, сформированный невидимыми течениями чего-то, что исходит и грядет. Он действует как лирическое прощание и заряжает все пространство предвкушением новых вестей, принести которые могут только реальные завершения.

Странным образом все это напоминает мне один ужин. Год назад, в ресторане неподалеку отсюда я встретился со знакомой, с которой довольно долго не виделся. Пока мы ели, она подробно рассказывала о своей последней книжке, которую пишет, и какая депрессивная бестолочь ее сосед по квартире, который к тому же еще и бывший ее бойфренд, и что из-за этого она не может работать дома, и так далее.

Я продолжаю есть, киваю и слушаю. Теперь она рассказывает, как прошло ее последнее занятие и как полезно внушать студентам страх. И тут вдруг она останавливается на полуслове. Она вся цепенеет. Ее глаза расширяются. Я спрашиваю, все ли в порядке, но ответа не получаю. Гляжу в ее тарелку, где только что лежала рыба, и начинаю паниковать. Кость, наверное, застряла в горле. Я не знаю, что делать, и делаю, что мне приходит в голову — кричу, издав сначала жуткий гортанный звук, затем, наконец, кое-как исторгнув из себя слово «официант». Снова смотрю на подругу. Она по-прежнему сидит без движения, но и без напряжения. Она абсолютно спокойна. Наклоняется ко мне через стол и с какой-то нездешней улыбкой произносит: «Я тебя люблю». И добавляет через секунду: «Верни мне мою книгу с рассказами о рабах в девятнадцатом веке».

Она попрощалась. Сообразительный официант не дал ей уйти. Но на момент, застывший во времени на вечность, которую ранее мне не доводилось переживать, подруга подумала, что это конец, и перед уходом захотела сказать самые значимые слова. Я тебя люблю. Верни мне мою книжку. Я вспоминаю сегодня эти слова не из-за их содержания, а из-за художественной формы их предъявления. Иными словами, это насущное сочетание форм, цветов, линий, пространств и звуков о самом главном, когда что-то застревает у человека в горле. «Дух есть кость», — когда-то заявил философ Гегель. Теперь я понимаю, что он имел в виду. Найти в себе мужество сказать самые последние слова и заставить себя пропеть их как рецессионал после самой последней службы — именно это я называю искусством. А дальше мобилизовать свои силы, чтобы стоять на своем, не уходить и терпеть с помощью Духа — вот что я называю сегодня творческим актом.

 

 

Перевод с английского МАКСИМА ШЕРА

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Есть и другие слова, описывающие, что такое рецессия. Согласно Википедии, «рецессия — это спад реального валового внутреннего продукта (ВВП) страны или отрицательный экономический рост в течение двух и более последовательных кварталов в году. В США общепринятым точным датированием рецессий считается заключение комитета по датированию деловых циклов Национального бюро экономических исследований (НБЭИ). В НБЭИ действуют более общие рамки оценки рецессий: рецессия — это значительный спад экономической активности, распределенный по всей экономике, длящийся более нескольких месяцев и обычно заметный по показателям реального ВВП, реальных доходов, занятости, промышленного производства и оптово-розничных продаж. Рецессия начинается после того, как экономика достигает пика активности, и заканчивается, когда она опускается на дно цикла. Рецессия может быть сопряжена с одновременным спадом по аналогичным показателям общей экономической активности, таким как занятость, инвестиции, прибыль юрлиц. Рецессии могут быть сопряжены с падением цен (дефляцией) или, наоборот, с резким их ростом (инфляцией) в рамках процесса, известного как стагфляция. Глубокая или длительная рецессия носит название экономической депрессии. Катастрофический упадок экономики — по сути, глубокая депрессия или гиперинфляция, в зависимости от обстоятельств — называется экономическим крахом».

2 Исчерпывающий анализ кредитно-сберегательного скандала дан в книге Кейтлин Дей S&L Hell: The People and the Politics Behind the $1 Trillion Savings and Loan Scandal (Кредитно-сберегательный ад: люди и политика, замешанные в кредитно-сберегательном скандале на триллион долларов). New York: W. W. Norton & Co., 1993.

3 На тему войны в Персидском заливе 1991 года написано множество книг. Я рекомендую книгу Кэти Келли Other Lands Have Dreams: From Baghdad to Pekin Prison (Мечты других стран: от Багдада до тюрьмы Пекин»). New York and London: AK Press, 2005.

4 См. доклад № 240 Института экономической политики, Real Wages Decline in 2007 (Спад реальных зарплат в 2007 году), автор Джаред Бернштейн, дата публикации 16 января 2008.

5 Brown D. Life Expectancy Drops for Some U.S. Women // The Washington Post, April 22, 2008, A 01.

6 См. Маркс К. Капитал. Том 1. (1867). Перевод с немецкого под редакцией Ивана Скворцова-Степанова // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Издание второе. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960. Том 23.

7 См. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. Пер. с немецкого, сост., общ. ред. и послесл. Юрия Давыдова. М.: Прогресс, 1990. С. 44–344.

8 См. Беньямин В. Капитализм как религия (1921). Перевод с немецкого Алексея Пензина // Учение о подобии: медиаэстетические произведения. Сб. статей, сост. Иван Болдырев, Игорь Чубаров. М.: Издательство Российского государственного гуманитарного университета, 2012. С. 100–108.

9 По-русски «отпуск». — Прим. перев.

 

 

Пол Чан

Родился в 1973 году в Гонконге. Художник. Живет в Нью-Йорке.