Согласно известной идее немецкого философа права Карла Шмитта, «в Новое время политика приходит на смену теологии, или точнее — становится формой ее присутствия в мире, вытеснившим собственно религию» (И. Будрайтскис «Еще раз о ”добре“ и ”зле“...»). Отсюда провозглашенная им «политическая теология» есть порождение эпохи, когда человек не признает ничего ему запредельного, когда бытие человека обречено существовать в пределах реально существующих конфликтов. Однако «можно ли быть собой в максимальной степени, быть в максимальной степени человеком, если не быть верным мысли о выходе человека безмерно далеко за пределы человека, верным раскрытости... измерению, которое даже и не измерение, а нечто раскрытое нараспашку и бездонное?» (Ж.-Л. Нанси «Бог»). Это риторическое вопрошание французского мыслителя можно понимать двояко. Так, в нем можно усмотреть негативный смысл — отрекшись от запредельности, человек отрекается и от человеческого. Но можно понимать и как призыв, как позитивную констатацию неизбывной потребности человека искать опору в чем-то себе запредельном. Таковы два идейных вектора, что пунктиром проходят через десятилетия современности.

Те, кто следуют первому из них, закономерно констатируют — если «религия» утрачивает свою релевантность, то за нею следует и «искусство». Ведь и то, и другое — это концепты современности, возникшие из преодоления средневекового культурного синкретизма. И если согласиться с фило- софом Агамбеном, что постсовременное общество есть общество осознанной «смерти Бога», то нужно признать и то, что «современное искусство воистину убого, безобразно: и это и есть его высшее художественное достижение — репрезентации убожества, безобразности бытийного опыта постсовременного субъекта» (В. Шалларь «Теология и политэкономия современного искусства...»). И если «необходимость физически ощутимого, непосредственного присутствия — человека в мире, Бога для человека, мира для нас — вплоть до самого последнего времени было... чем-то, благодаря чему мы способны получать экзистенциальный опыт и синтезировать знания о мире,.. то теперь мы обнаруживаем след — след ускользнувшей вещи, ускользнувшего означающего или след текста, проскользнувшего в расщелины нашего восприятия» (Н. Серкова «Отсутствие, поломка и Божественный мрак...»). Наглядное проявление этого — отказ современного искусства от Произведения, от отождествления художественного послания и конкретного завершенного в себе объекта. Ори- гинал заменяется каскадом копий, истина — конвейером бесконечной интерпретации! А это в свою очередь дает жизнь конспирологическим гипотезам, что созданные некогда Иисусом материальные творения — он ведь был плотником! — на самом деле кем-то найдены и спрятаны, или же сокрыты им самим. «Зачем давать людям средства производства чуда, тайны и авторитета, если это никак не поспособствует их вхождению в Царствие Небесное?» (М. Куртов «Иисус-техник...»).

И все же, как настаивает Жан-Люк Нанси, бездонная глубина неба продолжает нас притягивать. А потому «теология начала стремительно возвращаться. Опыт веры становится важным основанием... для построения альтернативных форм рациональности и смещения акцентов внутри эстетических систем в пользу ранее вытесняемых культур» (А. Жиляев «Космизм и искусство...»). Переставая отождествлять себя с объектной материальностью, искусство, однако, не отказывается от функции символизации, что сближает его с религией, а точнее — вновь укореняет их обоих в культурном синкретизме, что присущ был досовременной эпохе. В культуре же, «куда ни копни, везде религия; и русская культура — это сложное напластование вполне себе живучих слоев архаики, славянского и татарского язычества, разных изводов христианства, культа разума, замешенного на добре социализма и т.д.» (Д. Галкин «Разум и вера на вокзале времен»). Наконец, завороженность «раскрытым нараспашку» небом поворачивает наш взгляд и на твердь под ногами. Сознание сегодня, отрекаясь от рациональной рефлексии, останавливая конвейер бесконечной интерпретации, открывается непосредственному переживанию своего пребывания в мире — переживанию мира как такового. И искусство здесь с его исходными чувственными основами оказывается приоритетной формой позна- ния. И если философы сегодня «называют эстетику корнем всякой философии», то теологи «настаивают на первичности эстетического опыта в познании Бога перед любыми другими способами». (А. Шишков «Темная теология»).

 

МОСКВА, ФЕВРАЛЬ 2022