Николай Смирнов: Настя, мы с тобой вместе вели авторский курс в Школе Родченко, который назывался «Политики рисования». До этого ты проводила там же совместные курсы с Глебом Напреенко, Сашей Новоженовой, разрабатывала авторские курсы-проекты для других институций. Я последние пару лет преподавал в трех различных местах, а прежде и сам закончил две художественные школы, институт и университет. Хочется как-то обобщить наш с тобой опыт по части образования в сфере искусства и сделать какие-то выводы. Тем более, что мы не раз уже обсуждали эти вопросы в рабочем режиме и, вроде бы, есть что сказать.

Анастасия Рябова: Замечу, кстати, что профильного художественного образования у меня нет. Сначала это было слишком сложно для меня по разным причинам, в том числе экономическим. А позже я поняла, что еще и довольно бессмысленно. Сейчас я вижу, что обучение в сфере искусства — это что-то типа условности жанра, как, например, безнадежная судьба циничных главных героев в нуаре. Есть некая версия новой юной индустрии, питателями которой мы все волей-неволей являемся. А где индустрия, там и ковка кадров. Для кого-то это метод интеграции в так называемое сообщество, но, простите, что это за сообщество такое? Вы точно уверены, что это оно, то самое, в которое вы хотите интегрироваться? Этой весной у меня возникла идея курса под названием...

Н.С.: Подожди-подожди, может, сначала попробуем сделать некоторое обобщение?

А.Р.: Ну хорошо, тогда ты начинай, а я буду реагировать на твои реплики байками.

Н.С.: Мне нравится идея с байками, это похоже на коаны, которыми мастер дзен озадачивает своих учеников. Здесь есть свойственные тебе педагогический раж и концептуальное мышление, давай! Итак, я думаю, что художественное образование сегодня находит себя в новых обстоятельствах и форматах. Во-первых, оно стало формой существования художественного сообщества. То, что Виктор Мизиано в свое время описывал как особый социокультурный феномен тусовки, сегодня во многом существует в виде художественных школ и различных образовательных инициатив как более прагматическая и институционализированная форма тусовки: зачем «просто так» и как бы бесцельно собираться, общаться и бухать, когда можно это сделать в формате образовательного курса, что сопряжено с более ясными и понятными карьерными возможностями. Этот прагматизм более соответствует духу времени, нацеленному на эффективность, личный успех и самопродвижение. Но при этом необходимость общения и нахождения в сообществе никто не отменял. Получается такое совмещение «приятного с полезным».

Образование стало неотъемлемой частью институциональной системы современного искусства, которую в России наконец-то худо-бедно выстроили или, как ты говоришь, породили. И это второй момент. Художественное образование — это форма институциональной жизни. Кто-то так зарабатывает на хлеб, кто-то социализируется. Вчерашние выпускники художественных школ сегодня сами основывают новую школу, а послезавтра опять идут учиться. По моему опыту, в какую бы образовательную институцию ты ни пришел, процентов 20–30 людей тебе там будут знакомы, в основном по прежним школам. И здесь не так уж важно, кто преподает, а кто учится: это просто форма быть причастным к сообществу и некой институции, что ощущается как абсолютно необходимое сегодня условие, которое на самом начальном уровне предоставляет художественная школа...

А.Р.: Понятно, «два» пишем, «три» в уме.

Н.С.:  ...Все пока?

А.Р.: Да, это раз.

Н.С.:  Хорошо, тогда продолжу. В-третьих, художественное образование — это форма карьеризма: «многие ученики этого мастера получили премию Кандинского!», «это суперпродвинутый художник, у него персоналка в V-A-C, он включает студентов в свои проекты!», «этот теоретик раскладывает по полочкам все, что сейчас происходит, хороший старт» и т.д. Если в традиционные институты, типа Суриковского, большинство приходит, чтобы оттачивать свое мастерство, то в нынешние художественные школы поступают преимущественно даже не за знаниями, а чтобы «вписаться», «засветиться», попасть в чью-то орбиту, понять, что практически нужно сделать, чтобы продвинуться карьерно. И действительно, слабая насыщенность российской среды приводит к тому, что, как показывает опыт, достаточно пары лет, направленных на поиск и реализацию верных стратегических шагов под чьим-то покровительством и руководством, чтобы появилась новая молодая звезда. «Vladey», «Винзавод», все дела — многим большего не надо, да в нашем контексте это и так почти карьерный «потолок».

А.Р.: Байка о том, как продать себя. Недавно я участвовала в самоорганизованной барахолке «Super Sexy Second Hand». У меня там, как и у других участников, был стенд, где максимум за сто рублей я могла продавать свое барахло. На соседнем стенде я увидела книжонку 1993 года в глянцевой красно-желтой обложке с многообещающим названием «Как продать себя». На тот момент мои мысли в основном вертелись вокруг двух вещей. Мне требовалось придумать курс для одной московской художественной школы, куда меня пригласили преподавать. Что было для меня весьма затруднительно, потому что делать я этого не хотела. И обмен тела на деньги и прочие блага. Что делать — мне было страшно, хоть и страшно хотелось. Название этой книги обещало удовлетворить оба этих интереса, и купив ее, меньше чем за сто рублей, я, довольная, поехала домой разрабатывать курс для студентов, желающих стать художниками — под одноименным названием «Как продать себя».  Я хотела рассказывать про проект «Президиум ложных калькуляций», который я курировала в 2012 году, про «Твой-мой» аукцион — редкостную наглость  по части манипулирования дружеским доверием с целью наживы, ну и про неудавшиеся попытки монетизировать «Движение Ночь». Так же я хотела заразить студентов идеей продавать свои дефекты, а не прятать их, но для этого им пришлось бы в рамках курса в муках научиться их в себе выявлять, оценивать и уже потом выталкивать их на рынок. Про продажу души дьяволу — я хотела, чтобы они сами мне рассказали. Курс этот я не заявила и не провела, то есть и не «продала». Я подумала, а с какой стати я должна делиться с и без меня алчными студентами своими секретами? С продажей тела, надо сказать, я тоже не преуспела.

Н.С.: В этой байке промелькнуло довольно точное замечание: в художественных школах «карьеристы» не только учащиеся. Об этом мало говорят, насколько я знаю, но для преподавателей, особенно старшего поколения, нахождение в среде школы — это возможность быть в курсе того, что происходит в искусстве через более молодых коллег и студентов, часть из которых не сильно уступает в профессиональном плане преподавателям. Преподавание — это возможность пригласить более продвинутых молодых коллег и прокачаться за их счет, поддержать интерес к себе в художественной среде или, в случае наличия харизмы, создать группу своих сторонников, часть из которых будут лидерами завтрашнего художественного процесса. То есть для многих преподавателей это — способ поддержания и даже улучшения своего творческого и профессионального положения.

Не все становятся молодыми звездами, но наплыв в школы все равно большой, потому что мы живем в эпоху креативного капитализма. Сегодня все больше людей хотят быть художниками или принадлежать к так называемому креативному классу. Поэтому художественное образование выполняет социальные функции — оно является одной из форм существования креативного класса, отстойником и шлюзами его излишков, его хосписом, инкубатором и фермой, его жизненной средой. Вне зависимости от всех целей и амбиций его участников, это просто такая форма жизни для творческих людей всех возрастов. «Вечные студенты» не так далеки от «вечных профессоров»...

А.Р.:  Настоящая байка. Некогда одна, теперь уже мертвая, преподавательница приказала студентам художественной школы читать ей вслух «Идиота» Достоевского в качестве зачетного задания. Они вынуждены были безропотно покориться. А вот студенты-архитекторы сквотировать пустующую квартиру со статусом выморочного имущества в качестве итогового экзамена отказались.

Н.С.:  Как всякий ученик дзен, я делаю из коана свой собственный вывод: ученики проявили самодетерминацию. И это мне на руку, потому что в завершение хочется вспомнить то, с чего, возможно, следовало бы начать — то, что Мишель Фуко называл «работой над собой». Это персоналистское, наследующее античности отношение к жизни. Настоящая гетеротопия — это ты сам, и создание себя как уникального «другого пространства» — задача и проект твоей собственной жизни. В каком-то смысле этот аспект художественного образования суммирует все предыдущие, но в содержательном, внутреннем ключе. Одному нужно актуализировать свой академический багаж, другому не хватает теоретического и концептуального понимания искусства, третий слишком долго варился в собственном соку и отстал от ситуации, четвертому нужно взбодриться и потусоваться, а пятый — вообще почти готовая звезда, нужно его просто поддержать и двинуть. Но последнее уже не есть содержательный момент работы над собой, которая в тактическом горизонте будет менее заметна и эффективна, однако в стратегическом отношении всегда выиграет и, скорее всего, даст потом наилучшие результаты.

Современник и товарищ Фуко философ Мишель Серр рассматривал образование именно как такой внутренний экзистенциальный проект длиною в жизнь, неотделимый от постоянной гибридизации сфер и областей знания, повторяющегося взаимодействия с Другим и возвращения «домой», риска и творчества. Он ставил такую экзистенциальную и герметическую процессуальную педагогику в центр своей философии, описывая ее субъекта с помощью фигур Арлекина, Гермеса, Образованного Третьего и Трубадура знания. Программные коллективные практики могут становиться актуальными или отходить на второй план в зависимости от характера текущего момента, но «работа над собой» может обходиться без них, всегда оставаясь с тобой и меняя свои формы. Подобный творческий и этический персонализм — одна из давних и крепких основ жизни и развития.

А.Р.: Байка о золотом мальчике. Недавно с друзьями мы устраивали «киноперестрелку», посвященную фильмам девяностых. Каждый участник был одновременно зрителем и отборщиком фильмов. В числе прочего посмотрели шестисерийный мягкий хентай «Golden Boy» 1995 года. Это мультфильм про странствующего «студента», бросившего юридический факультет, потому что «к третьему курсу уже обладал полным объемом знаний по этой специальности». Он колесит по Японии на розовом велосипеде и соблазняет сексапильных девушек своей настойчивостью в обучении профессиям, ремеслам и навыкам, которыми эти самые девушки владеют на высшем уровне. Начиная мальчиком на побегушках в совершенно разных сферах, от серии к серии он вступает в зашкаливающе близкий телесный контакт с унитазами, в которые ходит его актуальная возлюбленная. Его музы от серии к серии делают ему вызов — например: «Попробуй обгони моего Bumi (мотоцикл)! Докажи, что ты мужчина!». Томимый рыцарскими амбициями, Кинтаро рвется в бой и пренепременно «обгоняет Bumi» на своем розовом велосипеде. Конкретно эта серия выглядит максимально неправдоподобной.  В последней же серии он оказывается чистильщиком унитазов в фирме, которая производит собственно аниме. Получив бесценный опыт и знания в пяти предыдущих сериях-школах, наш золотой мальчик спасает висевший на волоске от полного провала мультик.

Морали у этого мультсериала нет, как и у моей байки, как и у всего материала в целом…

Н.С.:  Хм, вот здесь я не уверен. Выстраивая последовательность функций художественного образования, я, пожалуй, предполагал некую ценностную мораль, которую ты, конечно, сбила ударом своей палки-байки по воде, и правильно сделала! Но ведь постоянное сбивание морали — тоже вполне себе моральная опора, так что пусть каждый решает сам.