Выпуск: №118 2021

Рубрика: Диалоги

Изобретение субъективности

Изобретение субъективности

Материал иллюстрирован: Хорхе Мендес Блейк «Влияние одной книги (Замок)», 2007

Илья Будрайтскис. Родился в 1981 году в Москве. Историк, теоретик, публицист. Преподаватель «Шанинки» (Московской высшей школы социальных и экономических наук), читает авторские курсы в ряде других образовательных институций. Член редакционного совета «ХЖ». Живет в Москве. Станислав Шурипа. Родился в 1971 году в Южно-Сахалинске. Художник, куратор, критик и теоретик современного искусства, преподаватель Института проблем современного искусства. Член редакционного совета «ХЖ». Живет в Москве.

Илья Будрайтскис: Тема нового выпуска «Художественного журнала» — образование, и она представляет для нас практико-теоретический интерес, поскольку ты, Стас, являешься ректором Института Современного Искусства (ИСИ), а я на протяжении последних лет в нем преподаю. И в ситуации постоянного взаимодействия со студентами мы наблюдаем те проблемы и вызовы, с которыми сегодня сталкивается образование в области современного искусства. Так, можно достаточно часто услышать со стороны наших студентов, выпускников и абитуриентов претензию относительно практической ценности этого образования. В классической форме художественное образование в принципе не предполагает такого вопроса, поскольку, в первую очередь, является прикладным — кстати, в этом часто состоят упреки в отношении традиционных художественных институций: они ориентированы исключительно на профессионализацию и не дают ничего, что бы способствовало самоопределению и интеллектуальному росту. Претензия к институциям в области современного искусства носит прямо противоположный характер. Нам часто говорят, что в ИСИ преподается очень много теории, абстрактных экскурсов в историю эстетических (и не только) идей, но совершенно непонятно, каким образом мы предлагаем нашим выпускникам вписаться в современный мир. Так в чем же практическое содержание художественного образования? Каким образом тот теоретический фон, который мы даем, связан с практикой не только в смысле навыков производства, но и в отношении поиска актуального места в рыночной системе — в том числе в системе художественного рынка?

some text

Станислав Шурипа: Этот важный вопрос обычно не совсем правильно формулируется. Само разделение на теорию и практику в поле искусства довольно условно. Это вообще характерно для экспериментальных областей. В них основной ценностью считается новое (пусть и условно, контекстнозависимое), неожиданное, некоторое ситуативное сочетание разнородных элементов. Какими именно ремеслами художник владеет или не владеет — часто имеет лишь косвенное отношение к ценности работы. Если считать, что искусство стремится выразить природу современности, то как проявить эфемерное, турбулентное, изменчивое и непривычное с помощью методов и техник, возникших в прошлом? В поле искусства практику часто нужно изобретать. Практика и теория явно различаются там, где главное — ясный и четко определенный результат, то есть в прикладных видах деятельности, которые обычно считаются делом техники.

В поле искусства отрабатываются сценарии преодоления массовой потребительской современности, машинного порабощения и переформатирования культуры, общества и человека. Если бы здесь было разделение на белые и синие воротнички, это сильно снизило бы и возможности для поиска, и критический потенциал. Это положение вещей следует уже из установки на размывание границы между искусством и жизнью еще в практиках и теориях исторического авангарда. Поскольку в поле искусства в первую очередь востребовано инновативное действие, граница между теорией и практикой размыта. В некотором смысле теория — это практика будущего.

Программа ИСИ первоначально была разработана как поствузовская, с расчетом на учащихся, которые уже получили художественное образование более традиционного типа. Опыт показал, что есть много интересно мыслящих людей без традиционного художественного образования, а иногда и вообще без вузовского диплома, которые успешно самореализуются в поле искусства. Поэтому наличие высшего художественного образования для поступления к нам уже давно необязательно. Тем не менее, по своей структуре наша программа остается во многом поствузовской, нацеленной, скорее, на повышение квалификации, чем на обучение начальным навыкам.

Стоит упомянуть еще один момент. Все-таки художник — не просто генератор контента, а в первую очередь — особая оптика и точка зрения, неповторимое attitude, субъективность, многомерная и подвижная. Именно субъективность и является главным инструментом, привилегированным медиумом художника. Ты чувствуешь какую-то поэзию ситуации, образы, рифмы вещей, процессов и идей, и документируешь их тем или иным способом: нажимаешь кнопки или танцуешь, или кисточку используешь, или заказываешь исполнителям.

В наши прекарные и переходные времена возникают новые формы сознания, соответствующие тем трансформациям, которым подвергаются и социальная ткань, и нейробиологическая природа человека. Искусство — это часть новой культуры, которая возникает сейчас, когда роли, профессии, навыки, габитусы ищут способы адаптации к еще не до конца понятным технологическим переменам. В условиях пост­медийного состояния (Розалинд Краусс) культуры, рождаемой цифровыми сетями, новую актуальность приобретает давняя идея образования как формирования образа, Bildung по определению Александра Гумбольдта. Такого рода процесс создания целостной и многосторонней личности долгое время был идеальной моделью высшего образования. Довольно неожиданным образом похожие идеи нашли воплощение в современных образовательных моделях, развиваемых продвинутыми арт-школами. Только речь идет не о формировании целостного образа мира, как раньше, а о конструировании молодыми художниками собственной профессиональной идентичности.

Теория оказывается практическим инструментом, а практика — полем для теоретизирования. В экспериментальной работе, которой является современное искусство, практика — это вызов. Необходимо на каждом шагу переоценивать всю систему, включая себя, то, чем ты занимаешься, твои рамки, ресурсы. Теория отображает этот опыт. Студенты часто говорят, что у них открываются чакры после лекций, от чтения книжек; они начинают видеть новые образы, по-другому оценивать мир.

И.Б.: Если возвращаться к идее Bildung и классического образования, стоит вспомнить, что эта идея предполагала универсальную модель знания и была связана с достижением такого образа себя, который представлял бы полноценное раскрытие индивидуальности. Это путь через раскрытое множество к раскрытому стема образования, — это и есть возможность быть универсальным человеком, открытым ко всему, способным постоянно учиться и трансформироваться. Однако у этого перманентного преобразования себя теперь не существует цели — человек не идет к некоему подлинному, полноценному и раскрытому образу себя, но находится в бесконечном процессе трансформации, в котором задачи становятся внешними по отношению к нему самому. Вызовы производятся извне, со стороны экономики, рынка, тогда как человек должен на них лишь реагировать. В этом отношении институции в области современного искусства (особенно в российской ситуации) выглядят как модель для неолиберального переустройства образования. Ведь что получает человек в художественной институции? Навык открытости к миру, умение свободно впитывать разные знания и менять себя. На самом деле, это одна из причин широкого распространения интереса российских имущих классов к со единству — то есть человек приходит к самому себе через открытие миру. В этом смысле классическое образование и просвещение противостояли любой утилитарности. Так, для того чтобы прийти к этому раскрытому единству, человек должен был сохранять определенную автономию от внешнего мира и не погружаться полностью в целесообразные практики, связанные с практической применимостью тех или иных отдельных знаний. Необходимо сохранять возможность этих знаний служить общей цели, которой является сам индивид как универсальная, цельная личность. Поэтому сегодняшнее образование, с одной стороны, парадоксальным образом соответствует идее Bildung, а с другой — является прямым ее отрицанием. Это старое представление о прямой связи между образованием и профессией в современном мире и неолиберальном рыночном обществе исчезла. Сегодня любой университет с порога сообщает своему студенту, что он не должен рассчитывать на получение одной профессии на всю жизнь, и, возможно, те компетенции, которые он получает сейчас, потеряют актуальность через 5 лет после получения диплома. Главный навык, который дает современная неолиберальная система образования, — это и есть возможность быть универсальным человеком, открытым ко всему, способным постоянно учиться и трансформироваться. Однако у этого перманентного преобразования себя теперь не существует цели — человек не идет к некоему подлинному, полноценному и раскрытому образу себя, но находится в бесконечном процессе трансформации, в котором задачи становятся внешними по отношению к нему самому. Вызовы производятся извне, со стороны экономики, рынка, тогда как человек должен на них лишь реагировать. В этом отношении институции в области современного искусства (особенно в российской ситуации) выглядят как модель для неолиберального переустройства образования. Ведь что получает человек в художественной институции? Навык открытости к миру, умение свободно впитывать разные знания и менять себя. На самом деле, это одна из причин широкого распространения интереса российских имущих классов к современному искусству: элиты видят в нем универсальное искусство трансформации себя, необходимое для индивидуального успеха. С другой стороны, в том знании, которое дается в ИСИ, содержится принципиально антиутилитарный и критический момент в отношении общества: оно соответствует идее Bildung не только как бесконечной модификации себя и открытости всему новому, но и в смысле недовольства своим актуальным положением. Это попытка преодолеть данное положение ради чего-то большего, некоей должной или действительной индивидуальности. Студенты часто предъявляют претензию: вы даете читать много критической теории, которая не привносит позитивную установку в отношении действительности. Наоборот —  она усугубляет пессимизм и представление, что нужно приспособление к рынку и борьба за признание лишена смысла, а когда перестаешь видеть перед собой подобные очевидные цели, то начинаешь грустить и погружаться в пассивное состояние. Мне кажется, что это парадоксальный и важный момент сочетания двух, казалось бы, противоположных полюсов в современном художественном образовании.

some text

С.Ш.: Когда-то, в прошлом веке, перестала работать главная модель человека Нового времени, картезианский субъект; время картины мира прошло, наступило состояние постмодерна, симптомом которого и стала, согласно Лиотару, коммерциализация образования. В каждый исторический период происходят встречи и борьба различных типов субъективности. Сегодняшний культурно-политический климат тоже во многом определяется столкновениями разных форм субъективности. Еще недавно противостояние шло между картезианским «призраком в машине» и текучими мозаично-сетевыми идентичностями. Сегодня это скорее борьба различных версий сетевых субъективностей. В этих условиях как раз и открывается потенциал у идеи образования не как усвоения набора навыков и компетенций, а как изобретения (или переизобретения) себя.

Образовательные институции сегодня в московском контексте играют особую роль. Я могу судить об этом в основном из опыта работы в ИСИ. С одной стороны, подобно арт-школам в большинстве других стран, это тихие гавани, где молодые художники могут работать, не ощущая давления рынка и других сил. С другой стороны, учащиеся оказываются в профессиональной среде, они общаются и обсуждают работы с художниками и кураторами, которые ведут у нас мастер-классы, делают совместные проекты. Пока ты учишься, у тебя есть признание как художника со стороны и однокурсников, и преподавателей. Как бы твои работы ни критиковали, их воспринимают всерьез.

Арт-школы остаются относительно независимыми платформами свободного, насколько это возможно, поиска, обмена мнениями, критического мышления. В каком-то смысле маленькие образовательные институции несут в себе тот же утопический импульс, которым вдохновлялась модерновая университетская утопия, republica literaria. При всей сложности местных контекстов, наша ситуация не совсем уникальна. Школы современного искусства способны самоорганизовываться и работать в самых разных условиях — в Бразилии 70-х, Китае нулевых, Иране и других глубоководных контекстах.

То, что объединяет самые разные формы художественного образования в поле современного искусства — от маленьких самоорганизованных кружков до больших и богатых западных арт-школ, — понимание того, что искусство и художник фундаментально связаны не с государством и не с рынком, а с обществом. Есть такая вещь, как общество, если перефразировать известный неолиберальный лозунг. А сердце институтов гражданского общества нематериально, это принципы и установочные идеи.  Например, важнейшая модерновая идея освобождения человека в наши дни проявляет себя через культурное разнообразие и политику идентичности. Эти проблемы в фокусе внимания и художников, и теоретиков. Об этом по-разному говорят и гендерные исследования, и критическая теория общества, и медиа-исследования, и экологический дискурс, и спекулятивная философия — о восприятии других, становлении собой, сетевых сообществах, нечеловеческом, силе слабого и незаметного. Все это интересно художникам, тем более что теория в последнее время становится все ближе к искусству на самых разных уровнях.

Мне кажется, образование дает возможность войти в активизированную, интенсифицированную реальность, где противоположности, например, теория и практика, проявляют свою взаимодополнительность. Это и есть реальность «изнутри» профессионального поля, где работает институциональная инфраструктура, благодаря которой мысли превращаются в дела, а любое действие оказывается насыщенным смыслами. Важно, что идеи всегда можно понимать по-своему; от художников обычно и не ждут какого-то академически строгого осознания теоретического материала. Даже непонимание чаще всего — одна из форм понимания, оно тоже может быть конструктивным и вдохновлять практику. Так, поверх дисциплинарных рамок, рождается обогащенная атмосфера, в которой и противоречия, и парадоксы, свойственные современной культуре, производят освобождающее действие на умы.

И.Б.: Это проблематизирует саму оппозицию преподавателя и студента, ученика и учителя, потому что классическое образование связано с существованием автономной среды, в которой разворачивается взаимодействие сторон. Ключевой институциональный элемент этого взаимодействия — авторитет, не связанный с личными качествами и харизмой преподавателя. За авторитетом профессора в классическом университете стоит корпус знания и академического опыта. Но сегодня в образовании мы в целом наблюдаем ситуацию, когда на место такого авторитета приходит идея горизонтального потребления. Она подразумевает, что люди способны иметь те или иные навыки и компетенции без автономной университетской среды — например, вылавливая отдельные лекции в YouTube или выбирая случайным образом курсы, которые им сейчас кажутся наиболее актуальными и интересными. Мы наблюдаем колоссальный рост количества харизматиков — учителей, чья роль радикальным образом отличается от университетского авторитета, потому что за ним не стоит ничего, кроме силы сочетания индивидуальных качеств. Он не представляет стоящее за ним знание, но является его прямым источником, подобно тому, как ветхозаветные пророки прямо транслировали божественную волю. Нынешнее количество харизматических учителей или лекторов девальвирует знание как нечто общее, как то, что существует в системе постоянного коллективного производства и обмена. Харизма и универсальность находятся друг с другом в конфликте. Вопрос в том, насколько те автономные образовательные пространства, которые мы пытаемся выстраивать, противопоставляют себя этой тенденции поиска харизматичных учителей, за которыми можно следовать во всем, не препарируя их высказывания критически.

С.Ш.:  Для молодых художников, наверное, важно стать собой, получить признание в профессиональном поле, участвовать в проектах и событиях, имеющих значение для культуры и общества. Те, кто приходят учиться в ИСИ — обычно люди достаточно активные и настроенные на профессиональное развитие. Мне кажется, молодые художники, если уж они решили работать в поле искусства, довольно четко отличают знания и дискурсы, которые могут им пригодиться. Поэтому так и растет интерес к теории и философии искусства и смежным областям мысли, что это те знания, которые помогают придумывать проекты, понимать происходящее, видеть возможности и тупики текущего положения вещей, находить собственную траекторию движения по тысяче поверхностей современной культуры.

В этом стремлении к профессионализации в каком-то смысле преодолевается оппозиция академического авторитета и вольного харизматика. Арт-мир устроен так, что в нем могут побеждать разные стратегии: здесь находится место и антиакадемической харизме, и университетскому авторитету.

Эта бинарная оппозиция существует здесь скорее в размытой форме, ее элементы несут на себе след друг друга, поскольку в арт-мире зачастую и харизма, и авторитет — производные некоторого особого видения, которое есть у художника или куратора. Молодые художники обычно увлечены конструированием себя, поэтому чистый харизматик в качестве учителя для них обычно бесполезен.

Это скорее явление из массовой культуры, она ведь в наше время тоже интеллектуализируется. Такие гуру — как общие места в языке, куда люди спешат бежать, когда рушатся привычные законы. Так в эпоху коммуникационных сетей сложные исторические закономерности уступают простым аналогиям. Мир усложнился настолько, что место представлений об истории как познаваемом и связном процессе в массовом восприятии занимает упрощенный вариант ницшеанской монументальной истории: личности-глыбы, великие вожди, селебры и гении, масштабные события. То, что не впечатляет — забывается. 

some text

Классические отношения ученика и учителя имеют смысл только там, где границы практики задает определенный медиум, ремесло. Если понимать искусство как концептуальную практику, способную критически осмысливать реальность, задавать вопросы о природе человека, общества, искусства, то и фигура художника оказывается изменчивой, не обязательно совпадающей с общепризнанными представлениями. Соответственно, и строгая иерархичность в отношениях учащихся и преподавателей размывается. Преподаватель не столько открывает уникальные тайны мастерства, сколько показывает возможные способы найти себя. Надо создавать условия, в которых учащиеся смогут сами формировать собственную профессиональную идентичность, вписывать себя в сети взаимодействий и отношений в поле искусства.

Художник — это в первую очередь общественно значимое действующее лицо. Если твоя работа связана с материальностью или ремеслом, это значит, что ты по тем или иным причинам решил(а), что твой критический анализ того или иного явления или ситуации должен принять именно эту форму: вышивки, керамики или картины. С позиций сегодняшней чувствительности к материалу традиционная картина не имеет априорных преимуществ перед медиа, традиционно относившихся к декоративно-прикладным. В последнее время материальное возвращается на ключевые позиции, но уже не как носитель чувственных данных, а как социокультурная форма. Материальность воспринимается концептуально. Невозможно писать картины маслом, не воскрешая при этом призраков старого мира. Также, как и мрамор или фарфор – это не столько приятные взгляду материалы, сколько контексты, начиная с классицистской или колониальной мифологии и ее исторического провенанса. Если мы, люди XXI века, в повседневной жизни постоянно думаем о том, какое влияние оказывают потребляемые нами материалы на общество и природу, то и в искусстве, где так важна каждая деталь, материалы не могут пониматься сами по себе, вне культурных, политических, антропологических, экологических и других контекстов.
В конце позапрошлого века в Париже работало много небольших частных арт-школ. Статус мировой художественной столицы привлекал в них студентов из разных стран. Многие из них стали носителями нового сознания, воплотившегося в достижениях культуры ХХ века. Сегодня под влиянием коммуникационных сетей уникальность мировых художественных столиц рассеивается. При обилии и доступности знаний все более важным становится умение ориентироваться в них. Думается, что и сегодня образовательные институции в нашем контексте играют роль точек кристаллизации возможных будущих, притягивающих способных людей с неординарным и ярким видением.

Поделиться

Статьи из других выпусков

Продолжить чтение