1.

Буквально за несколько дней до того, как приступить к этому тексту, отвечая на запрос другого издания, я написал небольшое эссе^[1], в котором попытался обозначить свое видение будущего и роли искусства в условиях позднего капитализма. Его отправной точкой стала мысль о том, что из дня сегодняшнего наше будущее совсем не выглядит нашим. Наоборот, все более реальным и почти безальтернативным (если мы имеем в виду вариант поступательного развития, а не, например, катастрофы) представляется сценарий, где гегелевское бытие-субъект, актором самораскрытия которого полагало себя человечество, пересобирается напрямую вокруг процессов самодовлеющего товарного производства, в котором стоимость из социального отношения превращается в отношение предметного мира с самим собой.

Притяжение этого будущего — главенствующая сила момента. Культурные институции в ее поле функционируют как (в известном смысле) нейтральные зоны, где коммутируются потоки интенсивностей для производства символических оснований самого производства. Кураторская и политическая позиция, что, пожалуй, наиболее ярко в локальном контексте продемонстрировала Вторая триеннале российского современного искусства музея «Гараж», редуцируется до констатации: мир, в котором люди желали посредством вещей, становится миром вещей, желающих «для себя». А искусство — способом окончательной эмансипации последних; зоной перехода, где «ложное сознание»^[2] человеческой формации оборачивается действительным сознанием формации постчеловеческой.

В центре этого напряжения любые попытки говорить об онтологической альтернативе выглядят волюнтаристски. Но именно это желание открепиться от действующей исторической логики, вернее, выстроить в отношении ее иную, последовательно негативную линию, всегда представлялось мне необходимым условием «прыжка из царства необходимости в царство свободы»^[3].

 

2.

Уже в момент первой публикации мое внимание привлек проект, предложенный философом Владом Софроновым. В обнародованной частично^[4] и ждущей полного издания книге «Положение мертвых» он предлагает простой и оттого пронзительный тезис, который вкратце можно сформулировать следующим образом: если у человечества есть будущее, то определяющей логикой этого будущего должна стать борьба за воскрешение мертвых. Без каких-либо религиозно-мистических или культурно-символических коннотаций — как позитивно-научная, последовательно материалистическая задача.

Отталкиваясь от текста Вальтера Беньямина «О понятии истории» («и мертвые не уцелеют, если враг победит»^[5]), адресуясь к учению Николая Федорова, концепции «овладения временем» Валериана Муравьева, а также философии Эвальда Ильенкова с его спинозистским прочтением диалектического материализма, Софронов конструирует радикально гуманистический модус будущего, доводя гуманизм до его логического предела.

Если предположить, что у нас есть историческая перспектива, не сводимая к катастрофе или миграции того, что мы называем сознанием, на иные, нежели социально-биологические, материальные основы — вернее, если такая миграция станет актом не отрицания, а освобождения человека — то закономерная на этом пути победа над смертью и все большее слияние сознания с течением «естественных» процессов материального мира, в конечном счете, оставят нерешенной лишь одну гуманистическую проблему — долг перед теми «кто умер без желания и необходимости умереть»^[6]. Софронов подчеркивает, что вопрос здесь не в смерти как таковой — он в жизни. В том, что каждая исторически случившаяся жизнь, которая стала основанием жизни будущей, в поступательном развитии последней — чем дальше, тем больше — должна вызывать всевозрастающий этический резонанс. Чем значительнее та жизнь будет раздвигать собственные границы и преодолевать прежние формы угнетения, тем сильнее в ней зазвучит голос тех, кто остался угнетен навсегда.

Таким образом, единственной философией в рамках «общества без репрессии»^[7], к которому апеллирует автор, становится философия этики. А центральным мотивом культуры (в том числе и в первую очередь как материального производства) — проект нового «общего дела». В нем Бог уступит место рационально принятому императиву жизнестроительства, которое постоянно перешагивает свои «естественные» пределы и, в конечном счете, должно преодолеть главный из них — исторический ужас собственных предпосылок.

Будущее ретроактивно: «Положение мертвых не определено окончательно, оно может и будет меняться, прошлое еще не настало»^[8]. В этом смысле послания Федорова, Муравьева или Ильенкова, обнаруживаемые в разных эпохах (как и наши собственные усилия в том же направлении), обладают общей агентностью. Квазиматериалистическая теология Федорова, детерминистское, управляемое время у Муравьева, идея долга разума перед Вселенной в «Космологии духа» Ильенкова и его же представления о человеческом мире как тотальности взаимосвязанных мыслящих и не мыслящих тел — это не исчерпывающие, но важные элементы одной формулы. И степень адекватности их конкретного содержания текущему уровню науки не важна. Их функция в целеуказании — такая же, как, например, у мифологической мысли о космосе по отношению к современной астрофизике, возникновение и развитие которой она предвосхитила.

 

3.

Часто бывая в промышленных городах, среди действующих и вышедших из употребления инженерно-технических ансамблей — руин на границе между настоящим и прошлым, — я много думаю о странном месте подобного наследия в нашей жизни. О том, как опыт и связи, организованные им, продолжают или могли бы продолжить существовать.

С одной стороны, ни у кого, кажется, не вызывает сомнения утилитарная важность подобных объектов; их определяющий характер по отношению ко всему, что с нами происходит. С другой — их место в общественном сознании и культурный статус вне прямых экономических функций поразительно маргинальны. Я имею в виду явное различие в отношении к их материальности и физическому существованию того, что признается памятником культуры.

В еще большей степени этот разрыв очевиден, когда речь заходит о судьбе перепрофилируемых и джентрифицируемых пространств. Не так давно мне довелось написать об этом в отзыве^[9] на видеоработу Анастасии Вепревой «Очарование-93», предметом исследования которой стала история ленинградской текстильной фабрики «Красное знамя». «Поражает глубина обесценивания и расчеловечивания, которым эти пространства оказались подвергнуты вопреки своему позиционированию в новом ”человеческом” качестве. Я имею в виду контраст, который ощущаешь, думая о том, чем были и стали те цеха, заводоуправления или НИИ; сколько жизней, идей, усилий и человеческих связей овеществлены и вычеркнуты в факте их теперешнего существования. В особенности, если ретроспектировать тот пафос значимости, который сопровождает сегодня самые простые, казалось бы, практики — вроде приготовления еды, производства одежды и творческой активности — на деятельность людей, чьими силами были созданы места, где все это теперь готовят, показывают и продают… Я бы назвал это чувством исторической включенности и причастности травме. Мне кажется, что именно оно и должно сегодня лежать в основе любого общественного участия — чувство непосредственной связи [с этими людьми]; сопереживания их утрате и утрате их самих, ощущения ее в центре себя. Это справедливость, восстановление которой в какой-то трансисторической перспективе кажется главным, что может стать залогом перспективы как таковой».

Речь, разумеется, не только о заводах. Они лишь наиболее фактурный пример. То же касается и трансформации городских пространств, судеб сообществ и экосистем, разрушаемых в интересах девелоперов, «оптимизируемых» учреждений и коллективов — всего, что непрерывно происходит с нашим материальным и социальным миром, в котором прежнее срезается новым, чтобы затем, в свою очередь, также оказаться вычеркнутым.

Отсюда вопросы, которые мне хотелось бы, как минимум, обозначить. Можем ли мы выработать и в каких-то предварительных формах реализовать подход, в рамках которого культурной институцией стал бы, к примеру, действующий промышленный объект (учреждение, городское пространство и т.п.)? Не утрачивая своей утилитарной логики, но действуя одновременно в качестве живого социального монумента — площадки перформативного производства-фиксации памяти? В какой степени механику подобных процессов мог бы подкрепить художественный элемент? Способна ли, наконец, вся структура общественных отношений быть перестроена в сеть таких институций, составляющих своего рода человеческий блокчейн, для того чтобы в будущем оказаться разархивированной?

Разумеется, эти вопросы напрямую связаны с классической проблемой нашего «отношения к средствам производства»^[10]. Но, возможно, за неимением иных отправных точек, первые шаги на пути переустройства этих отношений могли бы быть сделаны сегодня на «территории культуры».

 

4.

Ранее, в тексте для «ХЖ» № 102^[11], я упоминал проект «Общее целое», методология которого во многом наследовала идеям Ильенкова и подходам отечественной тифлосурдопедагогики. В его рамках совокупность работ, представленных в экспозиции, равно как элементы ее инфраструктуры и само пространство, рассматривались в качестве предмета и медиума коллективной связи. Тем большей глубины и охвата, чем многообразнее мог бы стать круг ее участников.

Развитием проекта стала серия событий под общим названием «Все на выход»

(2017–2018), которые были организованы Музеем Вадима Сидура в сотрудничестве с независимым куратором Марией Сарычевой и уличным духовым оркестром «Вторая линия». Частью их публичного послания стали следующие вопросы: «Скверы и парки, зеленые дворы, рационально встроенные в жилые массивы объекты социальной и культурной инфраструктуры и, наконец, похожие друг на друга типовые дома, предполагающие не только сходство, но и общность повседневной жизни своих обитателей, — все эти узнаваемые элементы городского пейзажа, казалось бы, навсегда утратили свой первоначальный смысл. Исчерпан ли полностью их социальный потенциал? Можем ли мы увидеть в них что-то помимо ”городской периферии”, представить и ощутить их как пространство, действительно объединяющее людей и способное формировать общий для них позитивный и прогрессивный опыт?»^[12]

Формат мероприятий соединял в себе элементы перформативной экскурсии-прогулки, районного праздника и народной ассамблеи. Участниками могли стать как местные жители, так и все желающие, имевшие возможность присоединиться к происходящему в любой момент. Отдельным акцентом событий стало участие представителей сообществ людей с инвалидностью. Действие стартовало с обследования пространства и экспозиции музея, а затем, в сопровождении музыкантов, двигалось по предварительно проработанному маршруту, который включал в себя локальные памятники, фрагменты регулярной застройки, исторические достопримечательности, избранные участки публичных пространств, общественные учреждения и пр. Заканчивалось все в местном парке культуры и отдыха, где происходили общий пикник и открытая дискуссия.

В 2019 году в рамках программы фонда

V-A-C «Расширение пространства. Из центра»^[13] в Московском районе Крылатское из числа местных жителей была сформирована экспериментальная группа, получившая рабочее название «Лаборатория событий». Ее деятельность мыслилась вокруг практик художественно-критического переосвоения городского пространства. Первой акцией, организованной группой, стала экскурсия-реэнактмент «По следам Маргарет Тэтчер».

Драматургия и маршрут события были выстроены вокруг одного из центральных сюжетов коллективной памяти жителей района — визита премьер-министра Великобритании в 1987 году^[14]. Недавно выстроенное к тому моменту Крылатское, вкупе с расположенными вблизи объектами недавней Олимпиады, должно было стать витриной советской жизни, отдельные недостатки которой тщательно лакировались. Неожиданное появление в районных магазинах дефицитных продуктов вызвало закономерный ажиотаж. Но еще большее впечатление на многотысячную толпу жителей произвели манеры высокопоставленной иностранки, которая открыто и дружелюбно общалась с советской публикой и даже, вопреки протоколу, посетила не заранее намеченную, а случайную (соседнюю с той) квартиру в одной из местных новостроек.

Собрав документы и свидетельства очевидцев визита, участники группы предложили роль приглашенной знаменитости американской художнице Сьюзан Лэйси — одной из пионерок искусства сообществ и феминистского искусства, визит которой в данный период был как раз организован V-A-C как часть указанной программы. Маршрут экскурсии включал все прежние пункты: территории общего пользования, двор многоквартирного дома, районные магазины. В ходе экскурсии участники рассказывали гостям, прохожим и друг другу о прошлом и настоящем Крылатского, изобилующим, среди прочего, довольно острыми дискуссиями (борьбой активистов за сохранение зеленых зон и экологического статуса Крылатских холмов, против точечной застройки и пр.). Люди делились спонтанными соображениями о характере перемен, произошедших с районом и обществом за минувшие годы, личными историями из постперестроечных лет и совсем недавней жизни. Стоит заметить, что сквер, включенный в оба — исторический и современный, через несколько месяцев после экскурсии (и долгих лет борьбы жителей близлежащих домов) был открыт для посещения и приведен в порядок.

 

5.

Перечисленное — часть личного опыта, как мне хотелось бы надеяться, релевантного обозначенной повестке. Есть огромное количество других примеров обращений к теме памяти и заботы, контекстам коллективного наследия и общественных пространств, практикам реэнактмента и т.д.^[15] Я не ставил перед собой задачу перечислять и анализировать их подробно. В любом случае, разрыв между ними и заданной перспективой почти бесконечен.

У этой деятельности немало тупиковых изводов. В диапазоне от «народной политики»^[16] до ресентиментарных фантазий правого реконструкторства. К тому же система культуры в нашем обществе функционирует так, чтобы сразу переключать любой подобный жест в символический регистр. Ее функции, собственно, и состоят в производстве этого расслоения между символическим и реальным, в поле которого возникают политические и маркетинговые импульсы, осуществляющие механику нашего социально-экономического уклада. То, что мы называем коллективной памятью, конечно, по большей части есть идеологический продукт.

Но при всем этом за подобными практиками просматривается и некоторая перспектива. Здесь снова уместно вспомнить слова Ильенкова (писавшего о мышлении, но так, что это вполне допустимо перенести в наш контекст): «Мышление… не самостоятельно и отдельно от тел существующая реальность, а лишь способ их существования. Реально существуют не мышление и протяженность сами по себе, а только тела природы, увязанные цепями взаимодействия в безмерное и безграничное целое, обладающее и тем, и другим»^[17]. Иными словами, в качестве медиума памяти и объективной основы общего опыта можно рассматривать сам окружающий нас предметный мир. Различные формы прямого подключения к нему: исследование его историй, логистик, алгоритмов, социальных иерархий, открытых идеологических имплементаций и «слепых» в символическом отношении зон — могли бы иметь важное значение в деле прояснения и изменения «положения мертвых». Стать способом настройки необходимого двойного фокуса, устремленного к утопическому горизонту жизни и, одновременно, прямо в точку ее текущей утраты.

Примечания

1. ^ Алешин Я. Искусство и современный мир // Диалог Искусств № 2 2021. 
2. ^ Имеется в виду понятие марксистской мысли, обобщающее различные формы идеологии. Впервые встречается в письме Ф. Энгельса Ф. Мерингу от 14 июля 1893: «Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом».
3. ^ Ставшая расхожей фраза Ф. Энгельса из книги «Антидюринг» (отд. 3, гл. 2): «То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы».
4. ^ Доступно по https://redmuseum.church/v-sofronov-polozhenie-mertvih.
5. ^ Софронов отталкивается от тезиса VI: «Auch die Toten warden vor dem Feind, wenn er siegt, nicht sicher sein». Судя по всему, автор пользуется переводом Н. Молока, опубликованным в «Художественном журнале» № 7 (1995).
6. ^ Софронов неоднократно пользуется этим определением Г. Маркузе из книги «Эрос и цивилизация»: «Не смерть как таковая, но смерть прежде возникновения необходимости и желания умереть, смерть в агонии и страданиях является обвинительным актом цивилизации и свидетельством неискупимой̆ вины человечества. Эта смерть вызывает боль при сознании того, что она не была неизбежной̆, что могло бы быть и иначе. /.../ Смерть может стать символом свободы, ибо ее необходимость не уничтожает возможность окончательного освобождения. Как и другие формы необходимости, она может стать рациональной̆ — безболезненной̆, и люди могут умирать без тревоги и терзаний̆, если будут знать, что все ими любимое защищено от бедствий и забвения. После осуществившейся жизни их смерть может стать их собственным делом — в момент, который̆ они сами себе выберут. Но даже окончательное наступление свободы не может спасти тех, кто умер в страданиях. Память о них и накопленная вина человечества перед своими жертвами — единственное, что омрачает горизонт цивилизации, свободной̆ от репрессии». См.: Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Киев: 1995. С. 246–247. 
7. ^ Отсылка к уже упомянутому тексту Маркузе Г. Эрос и цивилизация.
8. ^ Софронов В. Положение мертвых. Цитата из авторской рукописи.
9. ^ Доступно по http://aroundart.org/2020/10/31/vokrug-ocharovaniya-93/
10. ^ Отсылка к марксистскому требованию социализации средств производства (изменения характера собственности на них с господствующей частной, на общественную), которое способно радикально изменить отношения людей друг с другом, а также создаваемым и созданным ими предметным миром.
11. ^ Алешин Я. Можем ли мы отказаться от идеи «инвалидности» сегодня? // «Художественный журнал» № 102 (2017).
12. ^ Доступно по http://moscowmanege.ru/pervaya-inklyuzivnaya-gorodskaya-progulka-ekskursiya-vse-na-vyxod/.
13. ^ Доступно по https://expandingspace.ru.
14. ^ Речь о первом визите Маргарет Тэтчер в Москву в марте 1987 года, который широко освещался в советских СМИ, вызвал большой общественный резонанс и стал одним из символов Перестройки.
15. ^ Следует вспомнить, к примеру, классические проекты Питера Уоткинса «Куллоден» (1964) и «Коммуна» (2000), а также «Битву при Оргриве» Джереми Деллера и Майка Фиггиса (2001). Говоря о локальной российской сцене последних лет, стоит упомянуть реэнактмент группы БКБ «Борис Клюшников. Введение в философию Алена Бадью» (2019).
16. ^ Совокупность тенденции в области общественных и культурных практик, критикуемая авторами книги «Изобретая будущее. Посткапитализм и мир без труда». Срничек Н., Уильямс А. Изобретая будущее. Посткапитализм и мир без труда. М.: Strelka Press, 2019.
17. ^ Ильенков Э. Диалектическая логика. Очерки истории и теории. М.: Издательство ЛКИ, 2010. C. 30.