В моих ранее опубликованных текстах была описана новая форма власти, названная «нарциссический авторитарный этатизм» (НАЭ)^[1]. Власть эта, выдающая себя за демократию и глобально представленная государственными функционерами, национальными лидерами и их политикой, имеет неолиберальную властную структуру, в которой оказались совмещенными старые компоненты национального государства с современными формами корпоративного транснационализма, которые я собственно и определяю как нарциссизм. Мною уже были рассмотрены присущие НАЭ механизмы замедленного и быстрого насилия, ставшие через политику и законодательство нормативными, а также исследовано, как художественные институции могут быть одновременно и составной частью этого порядка вещей и его критиками. Основные характеристики этого типа власти, как и присущие ему формы насилия, с особой наглядностью проявились в ходе эпидемии Covid-19, показавшей в большинстве стран снижение качества заботы социальных служб. Отсюда, продолжая анализ НАЭ, я считаю  оправданным задаться вопросами: как отразились события текущего года на политике и практике заботы и какую роль в них сыграли художественные институции.

***

Различные формы заботы, которые ранее предоставляло социальное государство, — медицинское обслуживание (особенно бесправных, малоимущих и безработных), уход за психическими и физическими недееспособными, престарелыми и жертвами семейного насилия, а более обще — забота, гарантированная социальной справедливостью, межотраслевыми союзами, коллективными правами и экологической справедливостью, — все это к настоящему времени, по сути, ликвидировано. Лишая граждан заботы, НАЭ тем не менее извлекает выгоду из индивидуалистского ее понимания, активно продвигаемого как «забота о себе» через индустрию с миллиардными доходами. В ответ на этот вызов и принимая заботу о себе на себя, современные субъекты так называемого «развитого» мира озабочены своими переработавшими телами, и все меньше и меньше —  благополучием тех тел, что находятся за пределами их семьи, класса, рабочего места, города, страны и континента. Более того, они обременены индивидуальной ответственностью за заботу о себе, поскольку забота перестала быть правом человека и стала платной услугой.

Полностью пренебрегая политикой и этикой заботы, современная власть стремится вытравить из коллективного сознания представление об общем благе. И подозреваю, что стремление это связано не только с классической риторикой НАЭ — апелляцией к необходимости восполнения финансовых потерь и «наведению порядка» в экономике. Но это также стратегическая и преднамеренная попытка подавить любую возможность собираться, дискутировать, организовывать и эффективно сопротивляться националистическим нарративам, «альтернативным фактам» и жестким реалиям, которые власть стремится навязать. Я буду говорить и о концептуализации заботы и проблем, возникающих из-за феминизации заботы в современном обществе, но также остановлюсь на новых типологиях «заботы», практикуемых теми, кто решает жить и самоорганизовываться иначе, и тем самым делают возможным представить и осуществить иные формы коллективной заботы.

1. Несколько комментариев к истории заботы

Слово «забота» происходит от латинского слова cura, которое, как считают некоторые лингвисты, восходит к мифологической фигуре, известной как Кура. Миф о Куре можно найти в трудах римского автора I века Гая Юлия Гигина, который задокументировал устные истории своего времени в своей книге «Fabulae» («Мифы»)^[2]. «Fabulae» включает примерно триста очень коротких мифов, которые могли быть утеряны для истории, и бесценна своими ссылками на авторов греческих трагедий, в частности, на Эсхила. Осталось очень мало рукописных экземпляров «Fabulae», сохранились только фрагменты оригинального текста, первый перевод 1535 года был обнаружен в библиотеке одного из баварских монастырей; еще один фрагмент сегодня находится в библиотеке Ватикана. То есть мифы прошлого теперь хранятся в сейфах патриархальной религиозности.

Миф о Куре повествует историю создания первого человека. Богиня Кура вылепила из глины фигуру мужчины. Тут появляется Зевс, и Кура просит его подарить душу без жизненному созданию и наречь ее именем. Зевс исполняет ее первое желание, но, следуя патриархальной традиции, настаивает, чтобы новый человек носил его имя. В разгар этого спора появляется богиня Земля и в свою очередь требует, чтобы новое творение было названо в ее честь, поскольку его плоть создана из земли, почвы (humus). Прекращает спор четвертое божество, Кронос, рассудивший, что пока человек живет, он будет принадлежать Куре, после его смерти Зевс заберет обратно дарованную им душу, а Земля — тело. Кронос выбрал и имя — homo (человек), поскольку существо было создано из земли (humus).

В этой типичной для античной мифологии фабуле отчетливо проступает дуализм «заботы». Кура создает людей и «владеет» ими, но одновременно несет их бремя. На латыни слово cura имеет двойной смысл. С одной стороны, оно означало волнение и беспокойство из-за стресса, вызванного необходимостью заботиться о вещах и людях, бременем обязанностей. С другой стороны, оно означало именно то, что сегодня принято понимать под заботой — удовлетворение от заботы о ком-то или о чем-то, то есть  это слово с позитивной коннотацией.

Миф о Куре и дуализм значения латинского слова вновь оживает в трудах философа Мартина Хайдеггера. В своей главной книге — «Бытие и время» — он ставит знак равенства между Курой и своей концепцией Dasein (бытия-в-мире). Хайдеггер выделяет и особо подчеркивает роль Куры как творца, что кардинально отличается от доминирующей и сегодня традиционной христианской генеалогии человека. Тем самым Хайдеггер отступает от общепринятого представления о женщине, как о втором после мужчины творении Бога, не способном создать себя. И, тем не менее, его понимание заботы пока еще ограничено особой логикой противостояния индивидуума и общества. Dasein Хайдеггера — это существование, которое структурно «вместе» с другими, но в то же время отделено от них. Похоже, он предлагал принять этику заботы, то есть самосовершенствования через акт заботы, но не понимал или не анализировал заботу как коллективное устремление и способ существования.

Забота — самая важная составляющая хайдеггеровского объяснения «бытия-в-мире». Но слово «забота» в немецком языке — Sorge — также означает «беспокойство» или «тревога». На первый взгляд может показаться, что его определение «заботы» бросает вызов общепринятому пониманию, хотя и с точки зрения отдельного человека; забота — это действие одного человека по отношению к другим и способ «улучшения себя» (как через заботу о себе, так и через заботу о других). Но возвращаясь к Хайдеггеру сегодня, я не могу не задаться вопросом: действительно ли его концепция заботы остановилась на отношениях отдельного человека с миром и другими людьми, или все-таки его интересовали потенциал и сила коллективной заботы? И тут надо признать: хотя Dasein у Хайдеггера описывается как идея «бытия-с-другими», он также обращает внимание и на ограничения, налагаемые этими «другими». Возможно, что он (как и некоторые другие мыслители и авторы после него) заложил традицию понимания заботы исключительно через анализ отдельной личности и его/ее отношений с другими, а не коллективной практикой, с которой собственно и надо бы начинать. Именно это классическое наследие евроцентричной мысли, возможно, и заложило основу «благотворительной» заботы, присущей современной неолиберальной субъективности.

В свою очередь то, что отличает в последние десятилетия работу теоретиков и активистов феминизма, так это их понимание заботы как коллективной ответственности и коллективного действия, осуществляемого и олицетворяемого обществом в целом. При этом подобная позиция на протяжении истории была краеугольным камнем знаний и практик коренных народов. Отсюда именно на эти уже существующие знания и практики и опирается феминизм в провидимой им программе коллективной заботы. Примером такой коллективной защиты может быть основанная Ребеккой Гомбертс голландская неправительственная организация «Women on Waves» («Женщины на волнах»), которая предоставляет средства для нехирургического и нестационарного аборта, как и услуги по раннему аборту, а также ведет просветительскую работу с женщинами в странах, где аборты ограничены законодательно. На своих так называемых «кораблях для абортов» члены этой организации, «женщины на волнах», пользуясь законами международного мореходства и водных границ, могут легально заниматься своей деятельностью даже в странах, где аборты запрещены. Другой пример коллективной медицинской заботы — каталонская группа «GynePunk», обеспечивающая женщин цитологическими исследованиями (мазок Папаниколау), диагностическими лабораторными тестами и процедурами, которые они называют «мудростью тела предков»^[3]. Последнее в этом списке перекликается с традициями многих коренных народов, с тем, как они понимают заботу о своем сообществе и природе. Такие понятия маори, как mana­akitanga (забота и поддержка других) и kaitiakitanga (забота об окружающей среде и людях), всегда обсуждаются как коллективные практики. По словам Джейда Бегея, мексиканского кинорежиссера, выходца из коренных народов: «Сейчас, как никогда ранее, мы просто обязаны отказаться от индивидуализма и вернуться к общинной заботе»^[4].

Как в случае с «GynePunk», коллективная забота часто ориентируется на разнообразные сложившиеся до периода нового времени (или на не западные современные, или отличные от современных) традиции и непатриархальные социальные структуры (для некоторых из них характерны матриархальные отношения), где совместная забота на всех уровнях человеческой деятельности — распространяясь, возможно, и на нечеловеческую сферу — формирует понимание людьми мира и своего существования в нем. Например, в Гватемале — по словам теоретика и активистки Глэдис Цул — у некоторых групп коренного населения политическая субъективность понимается как «коллективная и общинная, а не либеральная, где отдельный индивидуум существует, представленный и защищенный государством»^[5]. Подобные представления определяют и то, как субъект воспринимает себя; более очевидным, что домашний труд, как оплачиваемый, так и неоплачиваемый, остается феминизированным. А когда он оплачивается, то, как правило, речь идет о низкой зарплате и плохих условиях труда^[6]. И, как считали и Сильвия Федеричи, и Энкарнасьон Гутьеррес Родригес, класс, выполняющий эту работу и состоящий большей частью из женщин, является воплощением прекарности^[7]. Но даже если эту работу выполняют не женщины, она все равно остается феминизированной; пример тому — тысячи женщин и не только женщин, занятых из-за пандемии в новых видах труда по уходу и заботе — курьеров, помощников похоронных бюро, гробовщиков, сборщиков мусора, секс-работников, преподавателей и медсестер.

Что же касается неоплачиваемого труда по уходу, то под влиянием феминистской борьбы (главным образом, в так называемых странах первого мира) неолиберальная государственная политика готова признать необходимость ее денежного вознаграждения через льготы для неработающих родителей и опекунов, только вот в последние десятилетия льготы эти стали сокращаться или вовсе отменяться.

Важным вкладом в понимание этого процесса стало исследование Сабрины Шмидт, Герда Мутца и Биргит Эрбе «Экономика ухода: вклад феминизма и дебаты в экономической теории»^[8]. В нем они рассматривают, как понимается и оказывается услуга заботы различными формами власти — государством, рынком, гражданским обществом и в домашних хозяйствах — и каким образом эти структуры укрепляют социальную несправедливость. В своем исследовании особое внимание авторы уделяют современным феминистским инициативам по коллективному уходу и его роли в формировании новых форм экономики. К примеру, теолог Ина Преториус, одной из основных тем исследований которой является феминистская этика, предложила противодействовать угасанию социального государства включением в государственную политику коллективной заботы. В 2016 году Преториус участвовала в трехдневном мастер-классе, организованном покойным ныне Дэвидом Гребером и Фондом Генриха Бёлля, где говорила о том, что заботу не следует понимать с точки зрения экономической ценности. Подобное представление, — утверждала она, — было создано «белыми европейцами-мужчинами XIX века».

В ходе последних десятилетий дискуссия о неоплачиваемом и оплачиваемом труде по уходу и то, как этот труд валоризируется, все более актуализировалась. По мере того, как женщины из стран «первого мира» становились оплачиваемой рабочей силой, их прежний неоплачиваемый труд переходил преимущественно к женщинам-мигранткам из стран так называемого «второго» и «третьего мира». И это был труд с низкой оплатой и нестабильными условиями из-за почасового договора найма и неустойчивого (подвижного) рабочего контракта. Миграция и феминизация труда неразрывно связаны между собой. Как и бремя труда по заботе, его низкая денежная стоимость  в прямой связи с неравенством. Необходимость полной реорганизации работы по уходу побудила феминисток объединяться в движения, направленных на создание общества, основанного на заботе (care-ful society). Они критикуют неолиберальную политику и турбокапитализм, продвигая идеи, наработанные феминизмом: перераспределение власти, социальную справедливость и экологическое сознание.

Одна из таких групп — основанная в 2002 году и базирующаяся в Мадриде «Precarias a La Deriva». Ее участниц (derives) объединила общая цель — создать картографию феминизированных нестабильных условий труда и образа жизни через обмен опытом и идеями борьбы и сопротивления^[9]. В их тексте 2009 года предметом обсуждения стала «физиогномика кризиса заботы», которая может быть описана через четыре основные характеристики:

1 «Переход от социального государства к «рисковому менеджменту».

2 «Овнешнение дома: многое из того, что ранее делалось дома, теперь осуществляется на рынке».

3 «Отсутствие времени, ресурсов, признания и желания взять на себя неоплачиваемую работу».

4 «Кризис (и разрушение) соседской солидарности и чувства сообщества у рабочего класса» и «приватизация публичного пространства», что препятствует выстраиванию «связей … и отношений солидарности и заботы»^[10].

Этот последний пункт вышел на первый план как раз в период вызванного пандемией «чрезвычайного положения». И тут предложенная  derivas программа действия может многому нас научить: «Необходима забота, которая, отказываясь от охранительной логики, берет ответственность за тела и вместо изолирования стремится к обустройству жизни, а также основывается не на страхе, а на сотрудничестве, взаимозависимости, даре и социальной экологии»^[11].

3. Организуясь вокруг заботы

То, что декларировали derivas в 2006 году, сегодня стало еще более очевидным: единственный способ трансформации концепции заботы возможен только через коллективный, феминистский, междисциплинарный путь. Нам для этого надо будет создать нечто вроде «бюро заботы» (bureau of care), основной заботой которого должна стать забота, понятая как коллективная и структурная практика не только для других, но и вместе с другими. Отсюда здесь крайне важен двойственный подход — необходимо не только принять к сведению идеи и теоретические дискуссии последнего десятилетия, но и практически их реализовать — воплотить в жизнь заботу как коллективную практику.

Несомненно, практика эта должна принимать в расчет многие теоретические конструкции, однако крайне важным представляется избежать типичной для неолиберализма стратегии коммерческого присвоения знаний, сложившихся в гражданском обществе, в общинах коренных народов и в активистских сообществах, как и важным является отказ от превращения знания в жесткую, теоретическую модель, подчиняющую себе живой опыт коллективной заботы. Напротив, мы должны внимательно вглядеться в практику тех, кто сегодня осуществляет коллективную заботу с тем, чтобы очертить, обрамить и определить ее как парадигму коллективной заботы. «Рецепты» эффективной коллективной заботы мы можем получить от различных движений и коллективов, рабочих профсоюзов и активистских кругов, которые вопреки попыткам воспрепятствовать их работе накопили здесь бесценный опыт. В моей родной Греции такие инициативы предлагает организация «O Allos Anthropos», создавшая общественную столовую, «Открытая школа для мигрантов» в Пирее и «Melissa».

«O Allos Anthropos» («Другой человек») — организация, которая избегает регистрации или признания государственными или надгосударственными структурами с их механизмами финансирования, предпочитая оставаться неофициальной институцией, не принимающей средств от государства или ЕС, а поддерживаемой исключительно частными пожертвованиями и волонтерством. Она была создана в 2012 году сорокалетним безработным, которому однажды довелось наблюдать, как двое мальчишек дерутся на открытом рынке в центре Афин из-за объедков. На следующий день мужчина приготовил дома еду и вернулся на рынок, чтобы раздать ее другим. С тех пор его инициатива стала расти в геометрической прогрессии; на момент написания этой статьи в рядах «O Allos Anthropos» состоят более двух тысяч добровольцев, самостоятельно готовящих и раздающих нуждающимся более пяти миллионов порций еды.

В свою очередь «Открытая школа для мигрантов» в Пирее работает с 2005 года; ее цель — поддержка проживающих в Греции иммигрантов и беженцев, для которых «школа» проводит образовательные культурные мероприятия. Школа функционирует на принципах самоорганизации и прямой демократии. Все решения принимаются на общих собраниях с участием учителей, родителей и учеников, ее цель — «создание широкого социального фронта для защиты образования как бесплатного общественного блага»^[12]. Аналогично функционирует и «Melissa» — сетевая структура для живущих в Греции женщин-мигранток и беженок. Основанная в сентябре 2014 года при активном участии выходцев из этой среды, она ориентирована на создание и поддержание связей между женщинами с разным социальным происхождением, которых должен вдохновлять смысл, заключенный в слове мелисса («пчела» по-гречески), символически отсылающий к пчелиным ульям и, соответственно, к коллективной практике заботы. Подобные примеры можно найти по всему миру, и они являются верным показателем того, как феминизм фокусируется на коллективной заботе как ответ на патриархальное лицо НАЭ.

4. Политика заботы и художественная институция

Для мира искусства и его политики забота всегда была предметом пристального интереса, глобальная же пандемия сделала этот интерес еще насущнее. Однако способен ли он привнести изменения в наше институциональное поведение и в наши рабочие отношения, или же влияние его остается поверхностным? Может ли забота, при вдумчиво заботливом к ней подходе, привести к решению проблем, с которыми сталкиваются люди искусства и его институции? Как объяснить, что институции современного искусства склонны вальяжно обсуждать тему заботы, оставаясь при этом столь беззаботными?

Глобальная пандемия сделала эту институциональную беззаботность еще нагляднее. В первые же месяцы эпидемии наиболее незащищенные трудовым законодательством сотрудники крупных художественных институций — Нового музея, Тейта и других — были уволены или отправлены в бессрочные отпуска, что вызвало резкую ответную реакцию. Неравенство в оплате труда рядовых сотрудников и руководства — еще один признак усиливающегося в западном мире классового расслоения. То, как управляющие советы и директора распределяют институциональные фонды, и то, как они оценивают труд сотрудников, не оставляет сомнений — политика и этика заботы в их поле зрения не попадают^[13]. Более того, отсутствует политика заботы и во взаимоотношениях институций с публикой: в течение десятилетий художественные программы адресуются лишь специализированной и подготовленной аудитории, имеющей вполне определенную классовую принадлежность. В своих публичных высказываниях руководство институций обычно игнорирует современные общественные проблемы и политику идентичности. И только в 2020 году глобальное движение «Black Lives Matter» вынудило их обратиться к этой тематике и продемонстрировать свою «отзывчивость», но делают они это подчас с привычной им беззаботностью, или же, что еще хуже, — продолжают отказываться от ответственности за свою беззаботность, манипулируя, замалчивая и препятствуя гражданскому объединению рядовых коллег.

С 2019 года кампания «За лучший Гуггенхайм» и подобные ей инициативы смогли привлечь внимание общественности к бытующим в ведущих музеях разнице в заработной плате и расовой дискриминации. Поводом стала выставка «”Ущерб” Баскиа: нерассказанная история», куратора которой, Чейдрию Лабувье, музей обошел в признании ее заслуженного организаторского и исследовательского вклада. Это вызвало всплеск общественных обвинений в недостаточном внимании музеев или полного ими игнорировании проблем расового неравенства^[14]. Подобные инициативы, расследуя случаи внутриинституциональной несправедливости и оказывая поддержку жертвам музейного руководства, пытаются оказать коллегам коллективную заботу, в которой им столь позорно отказано самими институциями. В программном заявлении кампания «За лучший Гуггенхайм» определяет свою миссию как «желание возвысить тех, кого так долго подавляли и заставляли молчать», «предоставить возможность восстановительного правосудия тем, кто был обделен в правах, и преобразовать музей из корпорации в сообщество»^[15].

К счастью, некоторые художественные институции — в основном малые и средние — уделяют пристальное внимание программе и практике коллективной заботы. Так, с 2014 года Художественный институт Каско в Нидерландах и художница Аннет Краусс разрабатывают программу обучения «Site for Unlearning» («Программа по отвыканию»). Это коллективный исследовательский проект, изучающий властные иерархии художественных институций и то, «как редко мы подвергаем сомнению социальные нормы и формы структур, которые бездумно принимаем и тем самым их поддерживаем. Краусс задействует “отвыкание” как коллективный метод коллективного остранения наших привычек с тем, чтобы наши поведение и мышление обрели себя в практике общего дела»^[16]. В том же ключе коллективную заботу в художественных институциях исследует куратор Люси Лопес. Став одной из соучредителей лондонской институции «Jupiter Woods», построенной на модели «медленного производства», она инициировала кураторские проекты, исследующие «типы обмена и экономических отношений, которые отстаиваются и становятся приоритетными благодаря работе небольших низовых художественных институций»^[17].

В свою очередь, художница Петра Бауэр — давний сторонник коллективного подхода в кинопроизводстве — пытается следовать в своей работе традиции феминистского кинематографа, который не только создавал фильмы о реальных людях, но и делал это вместе с ними. Фильм Бауэр «Сестры!» (2011) был снят в сотрудничестве с адвокатским бюро «Southall Black Sisters», защищающим интересы женщин, принадлежащих к этническим меньшинствам, жертв бытового насилия или нуждающихся в получении убежища. Ее же фильм «Работники!» (2016) — также результат сотворчества, на этот раз с «SCOT-PEP» — Шотландской благотворительной организацией секс-работниц. Недавно Бауэр и сама основала коллектив под названием «Feminist Research Group» («Феминистская исследовательская группа»). Вместе с кураторами и теоретиками Наташей Петрешин-Бачелез, Мариусом Дибвадом Брандрудом, Бинной Чой, Кирстен Ллойд, Фрэнсис Стейси и Мариной Вишмидт организация исследует коллективные практики на основе междисциплинарной стратегии феминизма. Петрешин-Бачелез вместе с коллегой-куратором Еленой Сорокиной также формируют альянсы в рамках своего нового проекта «Practices and Visions of Radical Care» («Практики и перспективы радикальной заботы»).

Этими инициативами поиск новых форм культурной практики не исчерпывается. Так, например, группа «Forensic Architecture» («Судебная архитектура») понимает коллективную заботу как достоверный рассказ, демонстрируя в своих проектах неопровержимые свидетельства фактов медленного и быстрого насилия. В свою очередь коллектив «The Rojava Film Commune» («Рожавское киносообщество») ставит перед собой цель распространения экологически ответственной и междисциплинарно-феминистской парадигмы Рожавской революции за пределами геополитических границ Сирии. В свою очередь дуэт Либии Кастро и Олафура Олафссона уже несколько лет занимается проектом «В поисках магии — новая Конституция Республики Исландия», в рамках которого ими был недавно проведен масштабный перформанс. В  ходе его они вместе с сотнями граждан потребовали внести изменения в конституцию страны. Наконец, «сообщество и солидарная экономика» — это то, на чем основаны многие проекты художественного коллектива «Что делать?». Например, их «Школа вовлеченного искусства» или культурное пространство «Дом культуры Розы» имеют целью «создать сообщество товарищей, занимающихся культурной деятельностью и самообразованием»^[18].

Но, пожалуй, самой мощной инициативой коллективной заботы, с которой я столкнулась за последнее время, стал проект «Pirate Care Project» («Проект пиратской заботы»). Основанный Валерией Грациано, Марселем Марсом и Томиславом Медаком, он представляет собой транснациональную исследовательскую сеть активистов, ученых и деятелей культуры, выступающих против криминализации солидарности^[19]. С конца 2019 года они документируют по всему миру многочисленные инициативы, направленные на противодействие неолиберальной политике по демонтажу коллективной заботы. Они также проводят встречи и организуют групповое чтение, а в 2021 году планируют провести выставку, где существующая проблематика оказания помощи будет представлена как «глобальный кризис»^[20]. Обширный круг их исследований — впечатляющая библиотека по политике и этике заботы — доступен на их веб-сайте.

Представленные здесь примеры свидетельствуют о том, что для работников искусства коллективная забота становится все более важной парадигмой в их усилиях по трансформации условий труда и повседневной жизни. По мере того, как мы приступаем к этой работе, важно, чтобы мы относились к активистам и работникам других профессиональных сфер как к равным партнерам, и более того, как к первопроходцам в деле преобразования художественных институций. Мы должны двигаться от институциональной критики к трансформации институций. В течение многих лет институциональная критика выявляла проблемы, но сами институциональные изменения оставались незначительными. С 1970-х на поверхность постоянно всплывают все те же проблемы: неравенство в оплате труда, неравенство классовое и расовое, гетеронормативность и т. д.

К этим уже существующим проявлениям неравенства НАЭ присовокупил новые формы насилия, создав токсичную среду, концептуально опустошающую идею заботы. Мы же должны структурировать институцию иначе, в соответствии с идеей коллективной заботы. Представьте себе, например, музей, где зарплаты всех сотрудников рассчитываются с той же валоризацией, которая используется для расчета зарплаты директора. Каким образом можно обеспечить равную заботу всем сотрудникам институции? Забота не должна быть милостью, которую некие избранные оказывают некоторым другим, но ее условием должно быть равенство для всех. Возможно, это звучит романтично и утопично (вину за компрометацию романтики и утопии я возлагаю на капиталистический патриархат), но речь здесь просто о необходимости перестройки властных структур и их круга обязанностей. Мы можем и должны перенимать опыт структур НКО, лагерей для беженцев и инициативных групп, которые осуществляют за боту без участия государственных систем. Эти организационные структуры, часто основанные на принципе коллективной ответственности, доказывают,  что работа в группе может быть более эффективной для всех, а не только для тех, кто в этом остро нуждается.

Если раньше институциональная критика была озабочена разоблачением неравенства и несправедливостей, то теперь настало время менять институции, требуя более справедливого распределения заботы, используя опыт борьбы интерсекционального феминизма, коренных народов, гомосексуалов и черных. Мы должны использовать весь разнообразный набор возможностей, накопленных коллективной заботой: опыт целительства, младшего медперсонала, родителей, социальных работников, педагогов, работников культуры. Использование опыта уже существующих коллективов крайне полезно и для институций современного искусства, чтобы изменить их нынешнюю структуру, почему-то застрявшую в 1990-х. Началом же нашей работы может быть просто пересмотр того, как мы понимаем культурную практику. Надо больше экспериментировать с горизонтальными структурами и обменом знания, отказаться от использования маркетинговых стратегий и научиться коллективной формулировке программных целей, реальному взаимодействию с аудиторией, переоценке компенсаций и ценности всех работников, ротации задач и роли лидерства, поиску материала и работников на местном уровне, уменьшению потребляемого количества ископаемого топлива. И еще — поменьше бумажной волокиты! Все ведь было уже начертано много веков назад. Наша же задача — реализация. Так самым мы демонтируем старые институции, превратив их в ульи заботы.

Перевод с английского КАРЫ МИСКАРЯН