6-го февраля 1872 года Фридрих Ницше, читая лекцию «О будущности наших образовательных учреждений», заявил: «Здесь наша философия должна начинаться не с удивления, а со страха»^[1]. Эти слова в 2017 году стали девизом очередной Летней академии Эпинёй-ле-Флёрье́ль (известной так же, как pharmacy.fr), основанной выдающимся философом и культурологом Бернаром Cтиг­лером, к великому сожалению, ушедшему из жизни в августе этого года. Девиз был выбран им не с тем, чтобы испугать или смутить студентов, но помочь осознать трагический характер эпохи, в которой нам довелось жить. Трагизм нашего века обусловлен грандиозным распадом картины мира, в которой вектора ориентации были направлены не на материальные объекты, как полагают сегодня некоторые, а на объекты темпоральные. И хотя распавшаяся (в гамлетовском смысле) связь времен невосстановима, мы всегда можем извлечь уроки из того, что прервано и разобщено. Обычно «возвращение учит нас, что знание того, как надо жить, всегда приходит слишком поздно, и в этом опоздании знание того, как надо жить, принимает форму жизненной неудачи, ее единственного вопроса»^[2].

В понимании Стиглера возвращение это учит нас жить, проявляя заботу. Ведь сейчас уже не вызывает сомнений: если мы продолжим беззаботно эксплуатировать мироздание, то неизбежно разрушим его. Оно также предполагает и возрастающую роль искусства, понятого как форма заботы, —  искусства, вовлеченного в заботу об обществе и чуткого к общественному сознанию, утраченную символическую связь с которым оно должно попытаться восстановить: «Художник, любой художник, должен иметь дело [à faire] и взаимосвязь [affaire] с публикой. Какова бы ни была его стезя, он лепит социальную скульптуру, как выразился Йозеф Бойс, своим собственным языком (tongue), из которого он создает язык (langue) как символическую среду, или своим взглядом, наделенным руками, он творит явственность, сотканную органами трансиндивидуации, к которым он добавляет глину, пигменты, уголь, бумагу, холсты, музеи и т. д. Все это способствует формированию аудитории, именуемой публикой. Иными словами, публика органолептически сверхдетерминирована в своей конфигурации. Но сегодня ее воззрения порождаются и фактически разрушаются культурными индустриями»^[3].

В наши дни, —  отмечал Стиглер,  —  человечество охватило предсказанное Ницше трагическо-меланхолическое настроение, и призывал людей сохранять способность мечтать о лучших временах и освободиться от всеохватного господства технологий, грозящих получить полный контроль над популяцией. Сложность заключается в том, что в результате технологизации культурная индустрия развивается без учета намерений художника. Технологии — это запись человеческой памяти, и если оставить их без внимания, они беспрепятственно завладеют человечеством. Оптимистический взгляд на проблему побуждает к мысли о будущем, которое может/должно быть обустроено согласно новым индустриальным моделям. Какие образы может создать искусство, чтобы совершить прорыв или «действовать» в понимании Стиглера? И как это действие сохранит связь между возрастающей технологизацией и творческими замыслами?

Вслед за Деррида Cтиглер осмыслял и теоретизировал концепцию памяти, неотделимую от процесса технологизации, причем первой технологией явилось письмо (ecriture), превратившееся в наше время в письмо цифровое. С ростом автоматизации труда память экстериоризируется до такой степени, что, являясь хранилищем времени, пребывает вне мозга, все более отделяя субъектов от внешнего мира^[4]. И это, с одной стороны, означает возможность бездумного автоматического копирования информации, а, с другой, создает условия для осознанного использования всего того, что может быть заимствованно в процессе автоматизации. Стиглер определял это повсеместно встречающееся явление как «фармацевтический эффект»^[5]. Разработанная Стиглером сложнейшая теория экзосоматизированной памяти настаивает на том, что память полностью отделена от мозга, поскольку с самого начала гоминизации сохранялась посредством техники.

Постоянное рециклирование памяти приводит к увеличению количества изображений, являясь при этом частью процесса экстериоризации. Отсюда любое произведение искусства — это артикуляция экстериоризированной памяти, где модель подражания отсутствует и может быть обнаружена только путем интериоризации того, что было экстериоризировано. При этом на самом деле экстериорность/интериорность противостоит тотальной индустриализации памяти. Отсрочка, вызванная экстериоризацией, неизбежно приводя к индустриализации, также порождает (технические) объекты — остатки памяти, которые важны не только для бессознательной имитации, но и для реминисценции опыта, восстановленного из наследия коллективной памяти. Технические объекты исторически способствовали культурной памяти, и в этом смысле человек неотделим от техники и трактуется как форма экстериоризации. Именно экстериоризация задает связь между отсутствующим измерением времени и остатками времени. Остатки времени фиксируются в технических мнемонических устройствах, в которых интериорность человеческого существа экстериоризируется в орудия труда и другие формы «организованной неорганической материи», то есть техники, где люди — это технические объекты^[6]. И именно так мы переживаем время: как технический объект, мы имитируем время переживания заключенной в технических устройствах памяти.

Отнюдь не заигрывая с господствующим в современном искусстве и культуре технократическим миром, Стиглер верил в человеческое существо как в мощную технологию, сочетающую в себе то, что греческая философия называла техне (искусство), и эпистему. Эффективно справиться с прессингом технологий можно только через понимание навыков преодоления кризиса, навыков, неотделимых от художественного опыта. Более того, искусство — это всегда совокупность индивидуального опыта, непременно артикулирующего коллективную память, что является условием транс-индивидуации^[7]. Коллективная память сохраняется, чтобы передаваться будущим поколениям в технических объектах, варьирующихся от самых ранних форм письменности до новейших цифровых эмодзи, как новой формы письма. Цифровая технология, как новая форма письменности, также подразумевает автоматизацию, мобилизующую все технические объекты для проектирования, заканчивающегося потерей любой формы знания. В то же время эта потеря ориентирует на сокрытое в технических объектах знание. Вопрос в том, как добиться автономии от гетерономии, от потерь и приобретений? Речь здесь идет о «битве за интеллект»^[8].

Сама биография Стиглера напоминает о мифологическом словосочетании «битва за интеллект». Вехи его биографии: в юные годы, чтобы выжить и прокормить семью, работа чернорабочим, участие в студенческих восстаниях 1968 года, затем вступление во французскую Коммунистическую партию и вскоре разочарование и выход из ее рядов, владелец бара в Тулузе, тюремный срок за вооруженное ограбление банка, в период тюремного заключения пробуждение интереса к философии, дружба с Деррида и впоследствии приобретение международной известности благодаря книге «Техника и время», и, наконец, роль влиятельного интеллектуала, критикующего глобальную цифровизацию знаний и исследующего возможности сопротивления ей.

Сила философии Стиглера в том, что через суровую критику она вселяет надежду. В своей работе он настаивает на конституировании техники и на возрождении древнего понятия фармации, чтобы обратить внимание, как много знаний о повседневной жизни мы потеряли, в том числе и понимание того, как следует жить, работать и думать, что вслед за Марксом Стиглер называл «пролетаризацией». Принимая во внимание нынешнее положение дел, нам необходимо задуматься о восстановлении этой утраты, во имя того, чтобы иметь шанс сделать все возможное в обществе, которое в отличие от того, что утверждал в своих работах Адорно, еще не полностью контролируется культурными индустриями. Как следствие эффекта фармации потеря является обязательным условием приобретения. Заимствованное из лингвистики понятие «грамматизация» (Сильвен Ору) в сочетании с введенным Деррида понятием «различания» убедительно показало, что эти техники доступны для ре-структурирования утраченного знания. Таким образом, сама катастрофа является условием избежания катастрофы, как и в вышеупомянутом понятии фармацевтического эффекта, пришедшем от Сократа через диалоги Платона: яд и лекарство являются необходимыми условиями для жизни, работы и мышления. Не следует питать иллюзий относительно обещания счастья (promesse de bonheur), эпоха постистины способна научить нас общаться с миром, только заботясь о нем.

Через двойное отрицание и эпохальное удвоение энтропией и негэнтропией (отрицательной энтропией) Стиглер сумел выдвинуть на первый план необходимость прочтения Платона, Канта и Маркса, критически пересматривая теории Франкфуртской школы, что открывает путь к новой форме трансиндивидуации. Он видел в работах Адорно, Зон-Ретеля, Маркузе, а также Делеза и Деррида (последние, в свою очередь, обратили внимание на философа Жильбера Симондона и палеонтолога Андре Леруа-Гурана) возможность разработки идеи, что «техника предшествует мышлению». Неосмотрительно игнорируя необходимость постоянного познания, мы обречены на потерю всех наших ориентиров в мире, дезориентированном чудовищным давлением капитализма. Стиглер внимательно изучал работы русских мыслителей — Владимира Вернадского, Льва Выготского и Михаила Бахтина, — поскольку его интересовал широкий спектр трудов по математике, физике, биологии, палеонтологии, лингвистике и искусству, служивших для дальнейшей проблематизации вопроса об энтропии с точки зрения избежания ущерба, который принесет эпоха антропоцена, учитывая ее опасность для ноосферы и ноэтического существа.

Однако, прежде всего, забота означает выявление связи между поколениями^[9]. Стиглер не только писал об этой проблеме, но и создал ряд институций для воплощения своих теорий. Помимо упомянутой выше Летней академии, в 2006 году при Центре Жоржа Помпиду он основал Институт по исследованиям и инновациям (ИРИ). Его концепты, относящиеся к проблематике памяти — такие, как «темпоральные промышленные объекты» и «третичное удержание» (третья память), сопряженные с жизненно-важными вопросами антропоцена и энтропийными силами термодинамики, с одной стороны, и конфликтом знания и информации, с другой, — являются ключевыми понятиями, формирующими основы новой философской теории органологии. Органология как новая онтология — это новаторское исследование о том, как возродить способность к жизни/работе/мышлению у популяции, чье «монтажное сознание» подключено к автоматизированным цифровым сетям. Несмотря на то, что Стиглер был очень критичен к культурным индустриям, он в то же время был полон положительной энергии и, как я уже сказал, в отличие от Адорно, уделял много внимания целительной стороне нашего токсичного века, оптимистично подчеркивая необходимость работать и делать как можно больше для создания новых промышленных моделей, теорий и искусства.

Бернар был очень добрым и мягким человеком, интеллектуально глубоким и энергичным. Он был ко мне чрезвычайно внимателен, и краткие диалоги по электронной почте, обмен идеями, несколько случайных встреч и замечательных бесед — одни из наиболее значимых событий в моей жизни. Понятие Стиглера «действие из», означающее переход от одной фазы к другой, при котором обе фазы влияют друг на друга, очень важно для меня, поскольку моя работа — это сочетание художественного творчества и философии, как раз и позволяющее мне принимать решения. Принятие решений — это шаг к бережному отношению к себе, представляющему собой новую форму индивидуации.

Я отправил Стиглеру экземпляр моей новой книги, изданной в мае этого года^[10]. В последнем сообщении за неделю до внезапной трагической смерти он написал: «Дорогой Зейгам, я получил книгу, большое спасибо. Я еще не успел ее прочитать, но, конечно, сделаю это. С наилучшими пожеланиями, Бернар!»

Лондон, сентябрь 2020

 

Перевод с английского КЛАВДИИ ВАЩИЛЛО

Примечания

1. ^ Ницше Ф. Цитата по: Ross D. Mind Snatchers of Anthropocene: Can Aspects Dawn within the Gulag Architectonic? Доступно по https://www.academia.edu/34075666/Mind_Snatchers_of_the_Anthropocene_Can_Aspects_Dawn_within_the_Gulag_Architectonic_2017_.
2. ^ Stiegler В. Nous entrons dans le revenir de Jacques Derrida, Rue Descartes, vol. 48, no. 2, 2005. Р. 64–66.
3. ^ Stiegler В. The Tongue of the Eye: What “Art History” Means, in Releasing the image: from Literature to New Media, (eds.) Jacques Khalip and Robert Mitchell. California: Stanford University press, 2011. Р. 235–299.
4. ^ До недавнего времени память считалась самым сложным понятием для научного объяснения. Основываясь на идеях, почерпнутых из художественной литературы и теории, ученым удалось создать научную модель памяти, существующей вне мозга. Например, исследователи из Московского физико-технического института разработали устройство, которое действует как синапс в живом мозге, накапливая информацию и постепенно забывая ее, когда к ней долго не обращаются. Новое устройство, известное как мемристор второго порядка, основано на оксиде гафния и открывает перспективы для разработки аналоговых нейрокомпьютеров, имитирующих процесс обучения биологического мозга.
5. ^ Stiegler В. Technics and Time 3: Cinematic time and the Question of Malaise, California: Stanford University press, 2011.
6. ^ Термин «техника» используется во множественном числе в работе Стиглера, чтобы подчеркнуть, что человек — это сочетание техники, знания и желания.
7. ^ Stiegler В. Technics and Time 1: The Fault of Epimetheus. California: Stanford University press, 1994. 
8. ^ Stiegler В.Technics and Time 3: Cinematic time and the Question of Malaise.
9. ^ Stiegler В. Taking Care of Youth and the Generations. California: Stanford University press, 2010.
10. ^ Azizov Z. The Time of the Image: A Philosophical Exploration of the Image in the work of Bernard Stiegler. Cologne: Herbert von Halem Verlag, 2020.