03.03.2020–07.04.2020
«RM». Дмитрий Окружнов и Мария Шарова
Галерея XL, ЦСИ Винзавод, Москва

Двигаясь от рефлексии коллективной памяти к приватной истории, живописцы Мария Шарова и Дмитрий Окружнов конструируют собственный аппарат зрения — цифровой экран. Тотальный глитч-эффект от поразившей его системной ошибки становится визуальной метафорой энтропии, пронизывающей современную повседневность. Обращение к живописному медиуму позволяет овеществить в картинной плоскости распыляющуюся историчность виртуализирующейся частной жизни и деструктивную природу памяти как руины в становлении. «Изображение становится интересным в момент исчезновения, утраты» — кредо художников созвучно тезису Жоржа Диди-Юбермана «видеть — означает терять».

Ключевой композиционный прием новой серии «RM» — фрагментация живописной поверхности через эффект осыпания, растрескивания нестабильного пространства. Облеченные в красочное тело, цифровые помехи моделируют неустойчивость структуры памяти, пытающейся удержать жизненный материал, подобный текучей субстанции. Серия проникнута постапокалиптической атмосферой: стены приходят в движение, пиксели просачиваются сквозь вещи, рваные куски бумаги торчат из-под обломков мебели. Осколки видимости предшествуют ее условной «целостности», она не собирается из них. Изображение исчезает, стирается как воспоминание, но каждый раз место утраченного фрагмента занимает новый. Плоскость, тотально заполненная микродеталями, напоминает одновременно водную рябь, сквозь мерцающие отражения которой зритель смотрит сверху, и стену, облупившуюся, как палимпсест, и разбившуюся на пиксели DVD-запись.

Сквозь осколочную образность местами проступают фигуративные очертания. Отчужденные безлюдные интерьеры в традициях Хоппера, Полидори или Вайшера представляют интимный портрет повседневности: абрис окна, старая советская мебель — кресло, перевернутый стол, сохранившийся фрагмент обоев на стене. Кем бы ни были жившие в этой комнате — теперь их в ней уже нет. Фактически же присутствие скрытого субъекта здесь тотально — экран задает рамку взгляда, прежде всего, внутреннего, интроспективного. Субъект-носитель этой рамки складывается из налагающихся процессов — зрение / воспоминание. Именно его взгляд, организуя пространственную рамку, делегируется зрителю. Технологические шумы как будто проявляют незримые напластования накопленной в комнате памяти всех ее прежних обитателей. Эти шелушащиеся мнемонические клочья подобны телесным касаниям, будто оставшимся после исчезновения самих тел.

Композиционно динамика нестабильности выражена через преобладание центробежных энергий картины над центростремительными.  Живописные микроэлементы с высокой степенью детализации обступают зрителя, инкорпорируя и распыляя его позицию. Подобно гринберговской «all-over painting» Поллока, «дна» картины здесь нет, передний и задний планы дробятся, взаимно переходя друг в друга. Статическая перспектива зрения, фундированная выраженным центром, уступает место нелинейному движению взгляда, темпорализованной, блуждающей созерцательности.

Динамическая перспектива предполагает проникающий, тактильный взгляд, вынужденный погружаться в глубь картинного пространства, пробираясь сквозь детали словно на ощупь. Картина заключает опыт видения как осязания: взгляд нащупывает траекторию движения. Внутренний топос динамически собирается и рассыпается по мере его продвижения сквозь живописные напластования. Первопричина этой динамики, этого «глитча», тотально поразившего изображение, отсутствует — изначальной «нормальной» картинки никогда не существовало. Помеха здесь предшествует целостности. Реальность дана как уже-забытая, ее изначальный облик невосстановим.

Предъявляемая серией «RM» образность есть результат работы, по меньшей мере, с тройной дистанцией. Мнемонический фигуративный образ, распыленный в помехах памяти, превращается в дигитальный код, который, в свою очередь, воспроизводится посредством экрана с цифровым глитчем, чья фактура на следующем этапе заново воссоздается — уже живописными средствами. На каждой из ступеней опосредования образ разрушается и рождается заново, акцентируя в этом акте деструкции/реконструкции неустранимый зазор, преграду между прошлым и настоящим в опыте субъекта. С другой стороны, художники аналитически препарируют этот разрыв, материализуя само усилие преодоления границы. Попадая в эту воспроизводимую картиной ловушку памяти, зараженной энтропией, зритель принуждается к усилию воспоминания через забвение, выстраиванию взгляда на историчность повседневности как на парадоксальную «целостность не-единства».

Произведения Шаровой-Окружнова не обладали бы столь притягательной силой воздействия, будучи реализованными в иных медиумах. Их магнетический эффект заключен в неотчуждаемой материальности картины здесь-и-сейчас. Подобно вполне классическим полотнам, эти произведения являют собой, прежде всего, вложенный в них опыт проживания живописи как практики повседневного существования, долгого и кропотливого труда, то есть реального человеческого усилия. Медленно воссоздавая свои глубокие пространства, погружаясь в них, инвестируя в живописную плотность собственную жизнь и телес­ность, художники переносят протяженность настоящего в картинную плоскость, пытаясь примириться тем самым с необратимостью времени как разъедающей субстанции и ненадежностью памяти.