1. Введение: конец капитализма и его непрерывность

1.1. Почему сегодня столь важен критический анализ непрерывности как аспекта капиталистического производства? Для того чтобы сразу оказаться в средоточии проблемы, необходимо обратиться к темам и вопросам, занимающим сегодня радикальных теоретиков. Например, можно спросить прямо и нетерпеливо: «Когда же и как, наконец, придет конец капитализма?» Другие широко распространенные формулировки того же вопроса варьируются от разного рода туманных утверждений, что «мы живем в последние времена», которые идут от политико-эсхатологических перспектив, опирающихся на представления о саморазрушительном характере капитализма, до неопровержимых свидетельств «капитализма катастроф», опустошающего  и дестабилизирующего природу. В менее теоретической и в более заостренной форме эта озабоченность проявилась в реакции людей на циничное и движимое жадностью разжигание военных конфликтов последнего времени, на очередные популистские манипуляции правых в отношении обездоленных масс, а также на невероятный рост неравенства во всем мире. Эти версии отчаянного вопрошания можно подытожить в одном вопросе: «Когда же закончится этот тягостный и нескончаемый абсурд?» Однако сегодня конец капитализма представляется менее утопичным и вдохновляющим, чем прежде — начиная от взрывного, непредсказуемого ускорения технологического развития, стихийных катаклизмов и экологической катастрофы и заканчивая более трезвыми дискуссиями о возможностях новой радикальной политики.

Но прежде чем задаваться вопросом о конце капитализма, нам следовало бы, пожалуй, разобраться с монструозной непрерывностью самого капиталистического производства, у которого, может статься, действительно «нет конца». И если наша гипотеза верна, то эта непрерывность — суть неотъемлемая черта современной капиталистической онтологии, то есть это не просто лишь эмпирический факт, подобно, к примеру, широко обсуждаемому ныне «обществу 24/7». Задавшись насущным вопрошанием о возможном конце капитализма, мы для начала должны исследовать устойчивую и многообразную непрерывность капиталистического производства, а также обсудить возможность образования политического потенциала вокруг этой проблематики.

1.2. Несомненно, что именно с крахом коммунистической альтернативы в ХХ веке капиталистическая непрерывность обнаружила себя и стала особенно наглядной в своей монотонной, нетелеологической последовательности. Так называемый «конец истории» был гипотезой французского философа русского происхождения Александра Кожева, который изначально связывал с ней продвижение идей универсального коммунизма^[1]. Однако в 1990-е годы под давлением добившегося гегемонии неолиберализма все альтернативы капиталистическому порядку и его либерально-демократическим институциональным и идеологическим основам были признаны несостоятельными, и «конец истории» стал обозначать именно эту ситуацию. Самой концепции конца истории у Кожева, хорошо продуманной и аргументированной, а также ее критики мы здесь касаться не будем, но постараемся обсудить ее значение для анализа проблемы непрерывности капитализма. Гипотеза Кожева, если отделить эту идею от предполагаемой политической приверженности коммунизму или неолиберализму, предполагает появление постисторической  непрерывности, не имеющей ни конца, ни цели, так как конец уже упразднен за ненадобностью. В этом смысле некая монотонная формальная непрерывность, очищенная от телеологии, точно описывает современную историческую и онтологическую ситуацию. Для Кожева, у которого идея постистории возникла в результате его оригинального прочтения гегелевской «Феноменологии духа», этот период ознаменован повторяемостью (circularité) системы знаний и человеческого поведения: в конце истории все то, что могло быть сказано и сделано, уже сказано и сделано^[2]. В моем диалектическом прочтении идеи Кожева я предлагаю понимать «конец истории» не только как идею исчерпания истории и нашего знания, основанного на ней, или истощения природных ресурсов. Продуктивнее представляется рассматривать постисторическое  существование онтологически — как нетелеологическую последовательность, исторический период, в буквальном смысле слова не имеющий конца и предстающий как навязанная обществу чистая непрерывность его функционирования.

1.3. Современные эмпирические данные свидетельствуют, что эта непрерывность отнюдь не является абсолютно неизменной и последовательной;  напротив, она изобилует внутренними политическими конфликтами, войнами и режимами чрезвычайного положения. Однако, согласно знаменитому утверждению Вальтера Беньямина, на котором вслед за ним недавно стал настаивать и Джоржо Агамбен, само чрезвычайное положение приобрело сейчас черты постоянства или непрерывности. На текущий исторический отрезок влияют все новые экономические кризисы, эксцессы неоконсервативной и неолиберальной политики, политическое насилие и нестабильность, но все же ключом к ее пониманию является неизбывная социальная онтология непрерывности. Наряду с чрезвычайным положением, также и другие, кажущиеся столь же деструктивными явления начинают признаваться непрерывными или повторяющимися, например, экономические кризисы.

Действительно, это качество присутствует во многих областях современного общества, существующего в режиме 24/7, основные черты которого не так сложно перечислить: непрерывность производства, обмена, потребления, коммуникации и надзора, безостановочно функционирующая социальная организация, а также ее социально-техническая инфраструктура, в том числе интернет, социальные сети, алгоритмы непрерывной электронной коммерции и т.п.^[3] Согласно недавней статье, посвященной эффекту больших данных и нашей перманентной «подключенности», основной момент капитализма надзора (surveillance capitalism) состоит в том, чтобы «превратить любую социальную активность в плоскость данных, в управляемую непрерывность, из которой может быть извлечена стоимость»^[4].

Экономические и технологические аспекты непрерывности можно проследить в модели современного образования, которая предусматривает постоянную переквалификацию рабочей силы в соответствии с  меняющимися потребностями рынка. Эта модель настолько же эффективна, как и культурная модель, производящая не имеющие конца телесериалы, шквал франшиз кино-сиквелов и приквелов, а также медиа-стратегии, нейтрализующие значимые новости с помощью бесконечно повторяющихся комментариев, образов, мемов и т.п. В свое время Адорно и Хоркхаймер изучали культурное производство и его влияние на стандартизацию культуры, исключавшей уникальное, традиционное или самобытное творчество и подменявшей  его культурным товаром для массового потребления. Однако так называемая культурная индустрия допускала существование разрывов и неформальных элементов между чередой событий или превращающимися в товар эпизодами производства. В настоящее же время  было бы уместнее говорить о почти «бесшовной» непрерывности культурного производства и потребления, подкрепляемой цифровыми технологиями захвата изображений.

1.4. Современное искусство, даже самое интеллектуальное и политически артикулированное, находится сегодня, по определению Бориса Гройса, в состоянии перманентного потока. Гройс имеет в виду, что произведения искусства более не дистанцируются от материальности повседневного мира, как это предлагала модернистская или кантианская эстетика, и не видят более свое место в «автономных» художественных пространствах галерей и музеев. Напротив, искусство погружается в непрерывный поток оцифрованных изображений и в их интенсивную глобальную циркуляцию. Рассматривая современные медиа преимущественно в их связи с интернетом, Гройс не обсуждает связь между текучестью нынешнего социального существования искусства и современным капитализмом. Однако он утверждает: «Материальный поток необратим. [...] Погрузившись в поток вещей, мы не можем вернуться к предыдущим моментам времени или заново пережить события прошлого». Таким образом, он подчеркивает различие между принудительной онтологической необратимостью материального потока и, с другой стороны, потоком информации и дигитальных изображений, имеющих отношение к анализу формы непрерывности, которым мы здесь занимаемся^[5].

Если прибегнуть к метафорическому описанию, то можно сказать, что современный капитализм всегда находится в состоянии «включенности» — от постоянно подключенных устройств до многочисленных, непрерывно работающих институтов и организаций^[6]. Он создает континуум, который работает бесперебойно, день и ночь, двадцать четыре  часа в сутки, семь дней в неделю. Эти множественные непрерывности неоднородны и расположены в разных местах и уровнях: обширные и почти незаметные, микроскопические и макроскопические, они погружены в разнообразные социально-экономические и технологические процессы. Поскольку это эмпирическое разнообразие сохраняется, было бы целесообразно исследовать общую модель или форму непрерывности, которая могла бы абстрагироваться от содержания, которое она организует и меняет.

1.5. Следует подчеркнуть, что обширный социально-технологический аппарат формы непрерывности порождает специфические типы субъективности, вынужденные приспосабливаться к непрекращающемуся потоку социально-экономической активности. В настоящее время у человеческих существ имеются биологические и антропологические пределы участия в непрерывной деятельности, так как они вынуждены осуществлять воспроизводство своей рабочей силы. Эти противоречивые требования — непрерывность versus воспроизводство — представляют собой «двойное послание» (double bind), которое приводит к появлению новой субъективности, постоянно озабоченной нехваткой времени и попавшей в ловушку иррациональных спиралей прокрастинации. Подобное поведение было обусловлено навязыванием человеческим существам непрерывного цикла 24/7 при помощи цифровых технологий, обеспечивающих постоянное социальное присутствие, работу и вовлеченность — например, профили в социальных сетях,  которые функционируют как идеал постоянного присутствия, ввергая пользователей в непрерывный поток производства и коммуникации, вовлекая их таким образом в экономику захвата внимания и квази-участия.

В условиях всеохватывающей капиталистической непрерывности, когда грань между работой и воспроизводством размыта, «искалеченная жизнь» (по выражению Адорно) предстает в буквальном смысле слова в форме континуума. Как показывает на материале одного из своих интервью Петер Флемминг, «Джеймс больше не видит различий между своей работой и личной жизнью, но он рассматривает это как преимущество: ”Это похоже на континуум: я занимаюсь разными делами в разное время”. По его словам, работая, он необязательно жертвует своим временем на развлечения и общение. ”Одно является продолжением другого”»^[7]. Однако последствия развертывания формы непрерывности гораздо шире. Их нельзя свести к  обсуждаемой проблеме размывания границ между работой и жизнью в постфордистском, или в так называемом когнитивном капитализме^[8]. Они предполагают более длительную и фундаментальную историческую траекторию в рамках капиталистического модерна, которую в общих чертах стремится показать настоящая статья.

 

2. Маркс: непрерывность как необходимое условие капиталистического производства

На данном этапе можно задаться важнейшим вопросом о том, что представляет собой теоретическая генеалогия обширных и навязчивых континуумов современного капитализма. Этот вопрос должен быть решен как путем разработки теоретических и критических концепций, так и путем проведения эмпирического анализа социально-политических процессов современного капитализма. Основным элементом в этой краткой и предварительной теоретической генеалогии станет присутствующее в ряде основных трудов Маркса, но оставшееся практически незамеченным обсуждение им непрерывности как условия капиталистического производства.

2.1. Насколько мне известно, термины «непрерывность» и «форма непрерывности» не встречаются ни в обычных словарях марксисткой мысли, ни в классическом французском «Критическом словаре марксизма» под редакцией Жерара Бенсуссана и Жоржа Лабика, ни в новом немецком «Критическом историческом словаре марксизма» (2009) под редакцией Вольфганга Фрица Хауга и Джозефа Фраччиа. Этот пробел в наших знаниях определенно нужно восполнить. В своих поздних работах по политической экономии Маркс использует слово «непрерывность», делая на нем заметный акцент, особенно в «Капитале» и других текстах, которые относятся к этому проекту.  Во втором томе «Капитала» Маркс отмечает, что «…непрерывность есть характерный признак капиталистического производства; она обусловлена технической основой этого последнего, хотя не всегда безусловно достижима»^[9]. Под «технической основой» Маркс понимает производственное оборудование, которое в идеале должно работать без перебоев для того, чтобы порождать непрерывную цепочку создания стоимости. 

Понятие непрерывности исследуется Марксом более подробно и системно в «Экономических рукописях 1857–1859 годов» (нем. «Grundrisse der Kritik der Politischen Ökonomie»), опубликованных лишь в 1939 году, которые принято считать наброском к будущему «Капиталу». Существительное Kontinuität и прилагательное kontinuierlich часто используются в «Рукописях», особенно в разделах «Непрерывность производства и необходимость времени обращения»^[10] и «Основной капитал и непрерывность производственного процесса. Машины и живой труд»^[11]. В этих разделах Маркс систематически подчеркивает значение «непрерывности производственного процесса» (die Kontinuita..t des Produktionsprozesses)  и дает общее представление о трех аспектах этой непрерывности^[12]. Первые два аспекта находятся в области производства и оборота капитала, и они расширяют и обогащают высказывания о непрерывности производства, которые встречаются во втором томе «Капитала». Эти тезисы Маркса более подробно изложены в «Рукописях», где он утверждает, что непрерывность производства может быть «внешне непреодолимым условием», при котором изменение структуры основного капитала (т.е. машин) играет ключевую роль. «Поэтому непрерывность производства, — пишет Маркс, — стала крайней необходимостью для капитала вместе с развитием той его части, которая определена как основной капитал. Для оборотного капитала перерыв, если он продолжается не столь долго, чтобы разрушить его потребительную стоимость, есть лишь перерыв в созидании прибавочной стоимости. Но для основного капитала перерыв, поскольку в течение этого перерыва его потребительная стоимость по необходимости уничтожается относительно непроизводительным образом, то есть не возмещаясь в виде стоимости, — представляет собой уничтожение самой его первоначальной стоимости. Поэтому лишь с развитием основного капитала соответствующая понятию капитала непрерывность процесса производства становится condition sine qua его сохранения; так же, как и непрерывность, и постоянный рост потребления»^[13].

В другой части «Рукописей» Маркс делает то же утверждение в более абстрактной форме, представляя его как постоянную метаморфозу формы стоимости: «Устойчивая непрерывность процесса, беспрепятственный и плавный переход стоимости из одной формы в другую, или одной фазы процесса в другую, для производства, основанного на капитале, является основным условием в совершенно иной степени, чем при всех прежних формах производства»^[14]. Непрерывность характерна для капиталистического производства, что и принципиально отличает его от домодерных (феодальных и более древних) социально-экономических формаций. В настоящее время роль непрерывности заметно усилилась, так как роль машин в создании стоимости — в том числе компьютеров, интернета и других современных технологий  — стала решающей. По мере того, как машины становятся все более автоматизированными и все меньше зависят от живого труда людей, чьи «естественные» антропологические ограничения вызывают сбои и перерывы в непрерывном производственном процессе — форма непрерывности или «постоянно включенный» капитализм обретает почти абсолютную власть.

Не менее важным представляется и третий тезис Маркса о непрерывности. Он касается кредита, основной задачей которого является поддержание непрерывности производственных процессов путем обеспечения их финансирования. «Таким образом, для производства, основанного на капитале, — читаем мы в «Рукописях», — оказывается случайным, будет иметь место или нет его существенное условие: непрерывность тех различных процессов, которые конституируют весь процесс капиталистического производства. Снятие этой случайности самим капиталом есть кредит»^[15]. 

Основываясь на анализе кредитной системы, Маркс развивает свою мысль о необходимости непрерывности для капиталистического производства. В более ранних способах производства не существовало настоящей кредитной системы, хотя кредитование и займы, а также практика ростовщичества существовали как древние, «допотопные формы капитала»^[16]. Простые формы предоставления и займа денежных средств, однако, не являются кредитом. В капиталистическом производстве кредит необходим системе, так как он обеспечивает непрерывность производства и позволяет минимизировать перерывы в процессе создания стоимости. Это проливает свет на современную финансовую капиталистическую систему, которая, с этой точки зрения, исторически возникла как решение (хотя и временное) проблемы непрерывности.  Непрерывность постоянно находится под угрозой — кризиса, экономической нестабильности, случайности и других деструктивных факторов. Их можно существенно сократить путем умножения числа финансовых инструментов (таких как, например, деривативы и фьючерсы), призванных способствовать плавной и непрерывной метаморфозе стоимости. Однако, думается, роль чистой случайности в глобализованном капитализме подкрепляется мощной спекулятивной тенденцией, оторванной от реального производства и способной создавать сверхприбыли в одной части земного шара, при этом сея хаос в другой. Возможно, следует рассматривать системную форму непрерывности как необходимое условие современного капитализма или его важной элемент, который, по словам самого Маркса, «не всегда достижим». То есть мы должны представлять форму непрерывности как род гегемонии, признавая при этом существование локальных отклонений, вызванных случайностью, неизбежными противоречиями и спекулятивными играми капитала. Гегемониальную форму непрерывности теперь символизируют бесчисленные графики, кривые, диаграммы экономического роста и спада, рыночные индексы и т.д.^[17]

2.2. Интерпретации «Рукописей» имеют долгую историю от системного анализа этой работы Романом Роздольским в книге «Процесс создания Капитала» (The Making of Marx’s ‘Capital’, 1968). Хотя Роздольский цитирует отрывок о непрерывности, называя ее необходимым условием, не слишком углубляясь в ее интерпретацию^[18], он делает важный комментарий. «Тем не менее, — пишет он, — существуют моменты в развитии и жизненном цикле структуры капитала, которые устанавливают не только возможность, но и необходимость существования кредитной системы; что, фактически, делает кредит необходимым условием капиталистического производства; главным из них является стремление к непрерывности, к непрерывному потоку производственных процессов»^[19]. Наряду с этим Роздольский отмечает, что этот довод о взаимосвязи кредита и непрерывности «очевидно, остается в силе и сегодня»^[20].

 Интересные размышления о «необходимости непрерывности» в капиталистическом производстве можно найти также и в хорошо известной книге Альфреда Зон-Ретеля «Интеллектуальный и физический труд» (1978). Эта книга лучше всего известна своим провокативным сведением эпистемологии Канта к эффекту меновой стоимости и товарной формы, а также своей новаторской теоретизацией интеллектуального труда.  Однако эта работа также развивает теорию позднего капитализма, в которой производство принимает форму производственного «потока». Цитируя  вышеупомянутые отрывки из «Рукописей» Маркса^[21], Зон-Ретель отмечает: «Цех или фабрика во всей их полноте интегрированы в один непрерывный процесс, подчиненный правилу скорости. [...] Эту непрерывность теперь реализует машина, конвейер или другой передаточный механизм, подчиняющий заданной скорости действия все производственные механизмы и обслуживающий его человеческий труд»^[22]. 

Определенно, в этой статье понятие непрерывности обсуждается отдельно от многих других теоретических категорий Маркса, и это обстоятельство может показаться преувеличением. Однако, как я уже объяснял в начале настоящей статьи, наша цель здесь, скорее, заключается в том, чтобы произвести первоначальную разметку этого понятия. Действительно, это лишь первая попытка исследовать мотив непрерывности как в работах Маркса, так и вне марксистской теории, рассмотреть его не только в контексте современных дебатов по теории стоимости, но и в связи с гипотезой о возросшей стратегической значимости этого мотива, обусловленной социальными, культурными и политическими последствиями современного «постоянно включенного» (always-on) капитализма.

2.3. Я должен подчеркнуть различия, существующие между понятием непрерывности и, по крайней мере, двумя другими введенными Марксом понятиями, которые могут показаться близкими. Это понятие воспроизводства, а также идея «реального подчинения» общества капиталу.

В главе «Простое воспроизводство» в первом томе «Капитала» Маркс упоминает непрерывность и простое воспроизводство, которые он использует как синонимы, упоминая «непрерывность капиталистического процесса производства или простое воспроизводство»^[23]. Однако, как я уже писал, в других томах «Капитала», а также в «Рукописях» Маркс представляет непрерывность в качестве важнейшей и независимой категории.   В таком случае воспроизводство относится к  восполнению резервов рабочей силы и поддержанию социальных отношений, необходимых для капиталистического производства, которые нацелены на формирование дисциплинированной, покорной субъективности рабочего. Это достигается при помощи семьи, полиции, учебных заведений, схем управления и методов эксплуатации, а также институтов права и частной собственности, которые обеспечивают контроль над средствами производства. Но воспроизводство, очевидно, не является частью структурной непрерывности капиталистического производства, условием которого является центральное место основного капитала и функция кредита, который обеспечивает беспрепятственную метаморфозу формы стоимости. Воспроизводство, таким образом, подчиняется более фундаментальной общей модели непрерывности, поддерживая ее в обществе и среди индивидов, тогда как кредит поддерживает непрерывность в сфере финансов, а автоматизированное оборудование выполняет эту роль в сфере материального производства. В конце концов, так называемое общество потребления интегрирует форму непрерывности в мир потребления.

Давайте сравним форму непрерывности с другим понятием Маркса, так называемым «реальным подчинением труда капиталу». Это условие обычно объясняется через отличие от более ранней фазы капиталистического развития, определяемой как «формальное подчинение» (труда капиталу), при котором капиталистическое производство регламентировало деятельность рабочих только внутри фабрики. Таким образом, жизнь людей оставалась вне капиталистических отношений. «Реальное подчинение» (которое иногда считают определяющим условием существования современного капитализма) вместо этого программирует общество и индивидов с целью установления их соответствия всем тактическим и стратегическим требованиям капиталистического производства и, таким образом, способствует накоплению стоимости, внедряя инструменты контроля и управления, проникающие даже в самые мельчайшие подробности повседневной жизни вне рабочего места. Действительно, может показаться, что эмпирические континуумы современных обществ, работающих 24 часа в сутки 7 дней в неделю, характерны для «реального подчинения» капиталу. Но на самом деле это, скорее, пример сокрытия понятия непрерывности другим теоретическим понятием — реального подчинения. Если мы не принимаем в расчет понятие непрерывности, «реальное» подчинение остается формальным и абстрактным, поскольку связь с тем, чему служит это подчинение (т.е. поддержанию условия непрерывности, необходимого для капиталистического производства), остается невыявленной. В этом смысле непрерывность — принудительная и непрерывная метаморфоза формы стоимости — остается скрытым необходимым условием капиталистического производства, навязанным обществу в целом.

Возвращаясь к изложению моей гипотезы и следуя практике выработки новых терминов, взятой у Маркса, говоря о «форме непрерывности», я хочу подчеркнуть, что эта форма (понимаемая, согласно «Рукописям», как необходимое условие капитализма) накладывается на «материю» общественной и культурной жизни.

 

3. Эстетика и политика непрерывности 

Итак, современный капитализм нашел способ сделать форму непрерывности эффективной и повсеместной, встроенной в непрекращающийся поток производства и воспроизводства, а также и в оснащенные новыми технологиями операции власти по круглосуточному контролю и надзору (так называемые big data, камеры слежения и пр.)^[24]. При таком развитии событий форма непрерывности функционирует не только как абстрактное, теоретически реконструируемое понятие, но и как действующая парадигма социального устройства, заданного экономическими условиями преобладания основного капитала (машинерии) и формой стоимости, которая существует в состоянии непрерывной, беспрепятственно разворачивающейся метаморфозы. В заключение, я хотел бы высказать несколько коротких замечаний и предложить некоторые направления для завершения этого исследования, которое для этого должно перенести свой фокус в субъективное и эстетическое измерения.

3.1. В своем замечательном эссе «Фотография», написанном в 1920-х годах, немецкий теоретик культуры Зигфрид Кракауэр утверждал, что важнейшее различие между фотографией и более ранними техниками репрезентации заключалось не только в воспроизводимости создаваемого ими изображения, которая широко обсуждалась многими теоретиками, начиная с Вальтера Беньямина. Вместо этого  Кракауэр утверждал, что решающим свойством фотографии является управление «континуумом» визуального потока, который не может быть зарегистрирован нашими субъективными, избирательными воспоминаниями и не может быть представлен в классических произведениях искусства: «Фотография способна объять данное как пространственную (или временную) непрерывность, образы памяти, напротив, сохраняют ее только в той мере, в какой она наполнена смыслом. Память улавливает в фотографии лишь некую смесь, отчасти состоящую из отбракованных деталей»^[25].

При рассмотрении  парадигмы непрерывности в качестве отправной точки становится ясно, что технологические инновации, спровоцировавшие появление новых медиа (таких, как фотография, кино, затем видео, цифровые изображения и интернет), реагируют на фундаментальный запрос, вызывающий к жизни средства непрерывной репрезентации порожденного поздним капитализмом социального и антропологического опыта. Блестящие, хотя и фрагментарные прозрения Кракауэра и других теоретиков, которые впервые теоретически зарегистрировали появление современных медиа, можно воспроизвести и экстраполировать на современные цифровые медиа и сопутствующие им культурные практики, построенные на захвате  пространственного (или темпорального) континуума в его чистейшей форме. Современные устройства записи и мониторинга, такие, как камеры видеонаблюдения и веб-камеры, сводят  создаваемый повседневностью визуальный поток к своего рода «мусору», «смеси отбракованных деталей»; единичному изображению они предпочитают чистый визуальный поток, который является репрезентативным эквивалентом универсальной формы непрерывности.

3.2. Говоря об искусстве и эстетической теории в более общем плане и проводя параллель с обсуждаемой здесь проблемой, я бы предположил, что классическое репрезентативное искусство основано на суверенном жесте художника или писателя, который захватывает, «сэмплирует» некие «образчики» визуального или словесно-повествовательного материала, нарушая таким образом непрерывное течение опыта повседневной жизни и перерабатывая эти «сэмплы» в единичное произведение искусства, чья эстетическая автономия достигается путем отстранения от этого континуума. Этот жест, ставший произведением, затем может интерпретироваться — в зависимости от теоретической позиции интерпретатора, — как проявление или символическое выражение особого исторического момента, а также общества и его антагонизмов, или же как рефлексия специфических проблем эстетической формы. Тем не менее, континуум повседневности остается существенным для визуальных объектов и текстов, которые утверждают себя как произведения искусства, поскольку первоначальный жест подразумевал разрыв или, по крайней мере, переопределение «общих мест», порождающих сенсорные, зрительные и словесные потоки.

3.3. Вдохновленное авангардом, современное искусство порвало с суверенным жестом разрыва точно так же, как политическая экономия капитализма отошла от хрупкой символической непрерывности до-модерных институтов, характерных для монархическо-суверенной власти и ее ритуалов. Как убедительно показал в своих работах 1970-х годов Мишель Фуко, домодерные институты символической непрерывности сменяет реальный континуум современной капиталистической власти, понятой как осуществление непрерывного надзора, как сеть дисциплинарных практик и диспозитивов, охватывающих все общество. Фундаментальный жест авангарда, суть которого заключается в пересечении границ между искусством и жизнью, т.е. в утверждении их непрерывности, был не только радикальным ответом на автономию искусства в буржуазном обществе^[26],  или, как утверждает Жак Рансьер, выражением нового эстетического режима радикального равенства^[27], но и, возможно, следствием проникновения капиталистической формы непрерывности в искусство и культуру.

3.4. Эти соображения и гипотезы сразу же поднимают ряд собственно политических вопросов: «Что представляет собой подлинное сопротивление форме непрерывности?», «Являются ли культурные формы авангарда лишь изощренными следствиями главенствующей капиталистической формы непрерывности?» В качестве заключительной ремарки я бы предложил взглянуть на сопротивление  капиталистическому континууму и его монотонному гнету, а также исследовать его критический дискурс в современной политической и культурной практике. Примечательно, что, несмотря на продолжающееся укрепление парадигмы непрерывности в эпоху позднего капитализма, появились и революционные формы сопротивления, принявшие множество форм, от временного прерывания производства и «исхода» рабочей силы (идея всеобщей забастовки) до политической утопии некой великой «контрнепрерывности». Эта «контрнепрерывность» представлялась, с одной стороны, под знаком «перманентной революции», охватывающей весь мир, или же как воплощение упорной и безостановочной борьбы вопреки любым и всяким поражениям — что, например, выражается в названии леворадикальной итальянской политической организации 1970-х годов Lotta Continua («Борьба продолжается»), примечательной также тем, что в ней состоял Пьер Паоло Пазолини.

Сама идея коммунизма была, возможно, наиболее радикальным выражением сопротивления довлеющей над обществом непрерывной капиталистической метаморфозы стоимости, обещая другой социальный и даже онтологический порядок. Даже коммунистические режимы XX века в некотором смысле оказались способными на время приостановить необратимое и непрерывное движение формы стоимости^[28]. Эти режимы, часто воспринимаемые как нежизнеспособные, были таковыми именно из-за того, что представляли собой попытку приостановить «нормальную» капиталистическую метаморфозу стоимости или, по меньшей мере, замедлить ее и предложить другой план непрерывности, который бы регулировался и управлялся всем обществом, а не стихийными силами и потоками свободной рыночной экономики.

3.5. Загадочное предвосхищение политики контрнепрерывности  можно услышать в романе «Безымянный» Сэмюэла Беккета — в словах рассказчика, от лица которого ведется повествование: «…невозможно продолжать, но я должен продолжать, я буду продолжать…». Его основная проблема заключается в том, как «идти дальше», «продолжать» (continuer во французском оригинале), несмотря на полное истощение сил и отсутствие смысла в этом движении. Как многозначительно замечает герой Беккета, «все будет продолжаться автоматически, пока не прибудет указ все прекратить»^[29]. Персонаж Беккета можно считать прототипом современного активиста контрнепрерывности  с его непрозрачным и нетелеологическим мышлением.

Указанный мотив из романа Беккета уже давно стал предметом критического осмысления. Так, Адорно посвятил длинный, плотный отрывок этому мотиву у Беккета в своей «Эстетической теории»: «Индифферентно относясь к господствующему клише развития, Беккет видит свою задачу в том, чтобы двигаться в бесконечно малом пространстве, в лишенной измерений точке. Этот эстетический принцип конструкции находился бы, как il faut continuer, по ту сторону статики, а по ту сторону динамики — как шаг на месте, признание ее тщетности. В соответствии с этим все конструктивистские художественные технологии развиваются в направлении статики. Телосом динамики неизменного является только зло, только несчастье; творчество Беккета смотрит ему прямо в лицо. Сознание распознает ограниченность безграничного самодовлеющего процесса, видя в нем иллюзию абсолютного субъекта, общественный труд эстетически насмехается над буржуазным пафосом, реально соприкоснувшись с ненужностью труда. Конец динамике произведений искусства кладет как надежда на прекращение труда, так и угроза смерти от замерзания, и то и другое объективно проявляются в динамике, сама она не может сделать такой выбор. Потенциал свободы, наблюдаемый в ней, в то же время парализуется общественным устройством и поэтому не является субстанциальным и для искусства. Отсюда и двойственность эстетической конструкции. Она так же может кодифицировать отречение ослабленного субъекта и абсолютное отчуждение в отношении предмета искусства, которое хотело прямо противоположного, как и предвосхитить образ примиренного состояния, которое было бы выше и статики, и динамики. Некоторая связь принципа конструкции с технократией позволяет подозревать, что он эстетически остается в полном подчинении у управляемого мира; но он же может и привести к рождению еще неизвестной эстетической формы, рациональная организация которой указывает на ликвидацию всех категорий администрирования вместе со всеми их отголосками и отражениями в искусстве»^[30].

Как мы должны интерпретировать этот отрывок? Во-первых, Адорно видит в беккетовском тезисе il faut continuer («нужно продолжать») критику клише идеи развития или буржуазного прогресса, примененному к искусству; это «иллюзия» абсолютного субъекта», т.е. субъекта, полностью автономного. Тот же ход мыслей приводит к констатации бесполезности любой телеологии в отношении il faut continuer, или же, переведя это в нашу терминологию, субъективному утверждению формы непрерывности. Адорно соотносит принцип il faut continuer с тем, что он называет «конструкцией». Возможно, этот принцип мог быть связан в мысли Адорно с советским конструктивизмом, который, однако, ни разу не упоминается в «Эстетической теории». Конструкция — это одна из модальностей, которая, по Адорно, способствует развитию автономии искусства. Однако, будучи создана рационально, она рискует стать частью администрируемого мира позднего капитализма. Эстетическая конструкция амбивалентна: она способна обозначить некое самоотречение «ослабленного субъекта» в условиях административно-капиталистической рациональности и одновременно «предвосхитить образ примиренного состояния, которое было бы выше и статики, и динамики». В качестве эстетической конструкции капиталистическая форма непрерывности может быть нейтрализована и переопределена. Как еще можно было бы назвать это условие, если не «эстетическим» коммунизмом, который предвосхищает некое реальное общественное устройство — вместе с той «лишенной измерений точкой», через которую можно нейтрализовать господство формы непрерывности?

В провозглашенном Беккетом поразительном эстетическом и политическом принципе мы можем разглядеть отдаленное эхо грядущей борьбы против капиталистической формы непрерывности — борьбы, не направляемой какой-либо теологической схемой, но, как ни странно, неостановимой и непобедимой. Возникающее ныне радикальное понимание «реальных коммунизмов» XX века выходит за рамки хорошо известной критики их внутренней негативности и всевозможных провалов. Возможно, странная советская плановая экономика и ее неэффективность как раз и были настоящей — хотя, возможно, преждевременной — попыткой приостановить беспрестанное движение, задаваемое капиталистической формой непрерывности. Это означает, что приостановка неустанно работающей онтологически-экономической машины капитализма чревата не только лишь катастрофой и крахом. И eсли необходимые для этого конкретные политические события и политическая борьба в самом деле произойдут, то коммунизм станет именно проектом создания политической, социальной и онтологической контрнепрерывности..

***

Постскриптум. В дополнение к ранее написанному тексту мне бы хотелось присовокупить небольшое замечание, написанное в марте-апреле 2020 г., когда в силу глобальной пандемии беспрецедентная «приостановка онтологически-экономической машины капитализма» была видна невооруженным глазом. Как утверждается в тексте, существенным аспектом современного капитализма до сих пор был его «круглосуточный» режим работы. Субъективно это системное состояние переживается как беккетовский императив «я должен продолжать», несмотря ни на что: какой бы абсурдной, токсичной, насильственной, разрушительной ни была бы деятельность для общества, природы, планеты и т.д., она должна быть продолжена. Любое нарушение непрерывности создает массовую тревогу, так как угрожает самому принципу действия современного капитализма. Расширяющиеся меры глобального карантина угрожают именно парадигме непрерывной деятельности, а также ее социальной природе. В самом деле, физический труд основан на социальной кооперации, сервисная работа зависит от вербального или телесного контакта, а интеллектуальный труд — от прочных социальных отношений. В то время как почти все общество, за исключением секторов, охватывающих социальное воспроизводство и здравоохранение, должно практиковать «дистанцирование» и работу из «домашнего офиса», чтобы разорвать заразный общественный континуум, капиталистическое государство отчаянно вводит новые «чрезвычайные меры», направленные на сохранение того же принципа непрерывности любой ценой, даже подражая чему-то вроде «военного коммунизма», поскольку оно перераспределяет ресурсы нерыночными способами. Глобальный пандемический кризис 2020 г. создает колоссальную панику не только потому, что он представляет реальную угрозу для многих жизней, но и потому, что он направлен против самого принципа непрерывной капиталистической метаморфозы стоимости.

Перевод с английского АННЫ ЛИКАЛЬТЕР

Примечания

1. ^ Penzin А. Stalin Beyond Stalin? A Paradoxical Hypothesis of Communism by Alexandre Kojève and Boris Groys // Crisis and Critique 3, 1 (2016): 300–340.
2. ^ Koje’ve А. Introduction to the Reading of Hegel: Lectures on the Phenomenology of Spirit. Ithaca: Cornell University Press, 1989.
3. ^ Crary J. 24/7: Late Capitalism and the Ends of Sleep. London & New York: Verso, 2014. В 1980-х годах американский социолог Мюррей Мелбин первым проанализировал проблематику колонизации ночного времени и «непрерывных организаций» в современном обществе в работе. См.: Melbin M. Night as Frontier: Colonizing the World After Dark. New York: Free Press, 1987.
4. ^ Couldry N. The Price of Connection: ‘Surveillance Capitalism’. The Conversation, September 23, 2016. Доступно по www.theconversation.com/the-price-ofconnection-surveillancecapitalism-64124.
5. ^ Гройс Б. В потоке. М.: Ad Marginem, 2018. С. 10.
6. ^ Благодарю Мэттью Фуллера за то, что он предложил термин «всегда включенный капитализм» (“always-on capitalism”). 
7. ^ Fleming Р. The Mythology of Work: How Capitalism Persists Despite Itself. London: Pluto Press, 2015. Р. 38.
8. ^ Мулье-Бутан доказывает, что непрерывность рабочего дня связана с природой самого когнитивного капитализма. Moulier-Boutang Y. Cognitive Capi­talism. London: Polity Press, 2012. Р. 154.
9. ^ Маркс К. Капитал: критика политической экономии, Т. 2. М.: Издательство политической литературы, 1975. С. 267.
10. ^ Маркс К. Критика политической экономии (черновой набросок 1857–1858), [Вторая половина рукописи] М.: Издательство политической литературы, 1969. С. 100.  
11. ^ Там же. С. 100.
12. ^ Там же. С. 100.
13. ^ Там же.
14. ^ Там же. С. 20.
15. ^ Там же.
16. ^ Там же.
17. ^ Более поздний интерес Маркса к вычислению бесконечно малых величин указывает на его озабоченность проблемой формального определения континуума капитализма.
18. ^ Rosdolsky R. The Making of Marx’s ‘Capital’. London: Pluto Press, 1977. Р. 364.
19. ^ Там же. Р. 392.
20. ^ Там же. Р. 396.
21. ^ Sohn-Rethel А. Intellectual and Manual Labor: A Critique of Epistemology. London: Macmillan, 1978. Р. 142–143.
22. ^ Там же. Р. 161.
23. ^ Маркс К. Капитал. Том первый. М.: Издательство политической литературы, 1975. С. 1374.
24. ^ Одним из способов описания перехода к капитализму могло бы стать заимствование математического понятия перехода (или, скорее, скачка) от ряда целых чисел к непрерывной линии или кривой. Интересно, что термин «сверхнепрерывность» также обсуждался в современной математике. С точки зрения плотности составляющих ее бесконечного множества точек, линия относится к ряду дискретных точек или целых чисел так же, как «сверхнепрерывность» относится к «обычной» непрерывной линии. В продолжение этой аналогии мы, вероятно, можем усмотреть следы «сверхнепрерывности» в современном режиме «постоянно включенного» капитализма.
25. ^ Кракауэр З. Орнамент массы. Веймарские эссе. М.: Ад Маргинем Пресс, 2019. С. 29.
26. ^ Бюргер П. Теория авангарда. М.: V-A-C press, 2014.
27. ^ Рансьер Ж. Разделяя чувственное. СПб: Издательство Европейского университета, 2007. 
28. ^ См. Penzin А. Stalin Beyond Stalin?
29. ^ Беккет С. Безымянный. СПб: Издательство Чернышева, 1994. С. 192.
30. ^ Адорно Т. В. Эстетическая теория, пер. с немецкого А.В. Дранова. М.: Республика, 2001. С. 323.