113-й выпуск «ХЖ» был задуман задолго до того, как мир охватила эпидемия коронавируса, в кульминацию которой редакция собственно и завершила работу над номером. А это можно счесть подтверждением того, что подсознательно, хотя во многом, пожалуй, и осознанно, мир к чрезвычайному положению был готов. Не первый год как нашим сознанием владеют катастрофические сценарии и апокалипсические ожидания. И нельзя сказать, что оснований для этого у нас нет. Давно уже проницательные умы отметили, что «мы не в состоянии осознать последствия современных технологических новшеств для общества и для самой человеческой природы» (Л. Воропай «Будущее искусства в эпоху искусственного интеллекта...»). И столь же давно звучат политико-эсхатологические предсказания, что «мы живем в последние времена», подтверждением чему является «саморазрушительный характер капитализма», «неопровержимые свидетельства «капитализма катастроф», опустошающего и дестабилизирующего природу» (А. Пензин «Постоянно включенный…»). И уже не первый год мы констатируем, что «честное — прежде всего перед самим собой — сегодняшнее искусство все время изображает только невозможность изображать» (В. Софронов «Искусство убивать время»). Не справляясь со все большей сложностью мира, искусство утрачивает способность распознавать «противопоставления старого и нового, актуального и неактуального, уместного и неуместного» (Н. Серкова «После вечности...»). А потому будущего у нас нет, а если и есть, то «оно принадлежит тавтологии» (Б. Гройс «Будущее принадлежит тавтологии»).

Впрочем, нигилистическое умонастроение можно подвергнуть и деконструкции или же, по крайне мере, развести понятия кризиса, катастрофы и Апокалипсиса. Так, «после кризиса система может не оправиться, но это более позднее состояние уже нельзя будет назвать кризисом» (Л. Конончук «Рассказчи_цы (пост)апокалипсиса»). Катастрофа, в свою очередь, это — «законченная форма», когда «возможностей для развития больше нет», а потому «в каком-то смысле катастрофы — это островки ... стабильности в текучем мире» наших дней (С. Шурипа в «Согласно Откровению Иоанна Богослова»). Более того, можно подумать, что апелляции к Апокалипсису как к чему-то романтически эстетизированному и одновременно вселенскому заказывает как раз «капитализм катастроф», чтобы облагородить свою работу по расхищению и разрушению планеты. Однако, нельзя упускать из виду, что «апокалиптика очень четко проводит разделение на этот мир и новый, который последует за концом первого», а потому именно из нее «выходит вся пророческая революционная перспектива, которая говорит о том, что существующий мир должен себя исчерпать» (И. Будрайтскис в «Согласно Откровению Иоанна Богослова»).

А потому сегодня все громче слышны голоса тех, кто «вместо того, чтобы рассуждать о конце света, внося в него свой вклад, или заявлять о своей перед ним беспомощности», призывает «новую геологическую эру» — «Гинецен», когда «физическое и политическое устройство Земли» будет определять феминистический взгляд на мир (А. Пирич и Р. Войнеа «Манифест Гинецена...»). Эко-активисты сегодня настаивают, что борьба с надвигающейся климатической катастрофой не может ограничиваться лишь экологической повесткой, она должна ставить также и политические задачи. Ведь за современную чрезвычайную ситуацию несет ответственность правящий класс с его политическими и экономическими интересами, а потому наше будущее зависит от создания нами «транснациональной сети сопротивления, способной поколебать транснациональную власть капитала» (Т. Дж. Демос «Управление климатом...»). Впрочем, в обсуждении чрезвычайной ситуации звучит не только активистская риторика, многим она представляется поводом, достойным юмора и иронии. «Такой подход, «снижающий градус» в восприятии климатической катастрофы как проявления возвышенного и непреодолимого, позволяет как сильнее закрепить связи между катастрофой и ее антропогенным происхождением, так и подарить надежду на возможность изменения и преодоления, поскольку то, над чем возможно смеяться, — это то, что мы уже прошли» (С. Бабкин «Что смешного?!..»).

МОСКВА, АПРЕЛЬ 2020