Отказ от онтологических доминант

Человек и человечество теснейшим образом прежде всего связаны с живым веществом, населяющим нашу планету, от которого они реально никаким физическим процессом не могут быть уединены. Это возможно только в мысли.
В.И. Вернадский^[1]

Проблематика антропоцена — экология, а также сопутствующие антропологические и философские вопросы — одна из основных тем современного искусства. Сегодня человек столкнулся с необходимостью пересмотра своего отношения к окружающему миру и к себе самому. Все большему количеству людей становится ясно: так дальше жить нельзя. Человек очень долго относился к планете, природе, другим биологическим видам и самому себе, в лучшем случае, несознательно, а в худшем — хищнически и потребительски. Это привело Землю на грань экологической катастрофы, и простым ужесточением регулирования — вроде снижения промышленных выбросов — здесь уже не обойтись. Необходимо философское и научное переосмысление того, что такое человек вообще и какова его роль на этой планете.

Первый шаг в этом направлении: прежний статус человека — «царя природы», наместника Бога на земле и автономного субъекта, — распознанный как источник его хищнического и потребительского отношения к окружающему, должен быть демонтирован. Над решением этой задачи трудятся различные философские и эстетические направления. Например, всевозможные версии спекулятивной философии, ориентированной на отказ от онтологических доминант, пытаются вернуть человека к вещам, объектам, осознанию того, что он вписан в нерушимые связи с окружающим. Неслучайно в новейшей философии тема экологии занимает одно из центральных мест. Достаточно упомянуть концепцию плоской онтологии или таких авторов, как Бен Вудард и Тимоти Мортон.

Но и в искусстве проблематика антропоцена, в том широком смысле, как мы ее обозначили, также очень важна. Многие практики science art с середины 1980-х ориентированы на взаимодействие между человеком и нечеловеческими агентами. В основании многочисленных примеров технологического искусства — вроде опытов игры на фортепиано вместе с облаками или создания бактериального радио^[2] — стремление к переосмыслению антропологического статуса человека и вписыванию его в широкие сети взаимодействия.

Более молодое искусство, которого так много выкладывается на портале-агрегаторе TZVETNIK, концентрируется на странных, часто молчаливых и загадочных объектах. Смешивая всевозможные медиумы и техники, это искусство создает тотальные пространственные инсталляции, наполненные сложной и невербализируемой сенсибилити (чувственностью), где различные нечеловеческие акторы как бы живут своей жизнью. Проверить — живут ли они на самом деле своей жизнью — невозможно, ведь нам программно предъявляется онтологический и эпистемиологический разрыв между человеческим и нечеловеческим, как и между многочисленными различными онтологиями в принципе. В итоге мы получаем примеры того, что, вслед за логикой Бенджамина Браттона, можно назвать искусством постантропоцена. Это искусство, которое уже (как нам кажется) потеснило человека из центра мироздания и работает с сетями различных объектов, где человеческое и нечеловеческое, объектное и символическое вынесено на единую онтологическую плоскость. Искусство это представлено в бесконечном множестве, как бесконечны разновидности объектов и их взаимодействий в объектно-ориентированной онтологии, и может служить прекрасным визуальным сопровождением к различным течениям спекулятивной философии.

Не всегда эти опыты расцениваются их создателями как имеющие отношение к антропоцену. Например, недавний проект фонда V-А-С «Правосудие против шерсти» ставит его участников — игроков-перформеров — в ситуацию судов над животными: они разделены на людей и нечеловеческих акторов, первые осуществляют суды над вторыми. При этом немалая часть механики проекта направлена на то, чтобы вводить игроков в состояние нечеловеческих сущностей путем различных техник сенсорной депривации. В числе декларируемых задач — получение опыта «других» онтологий — например, почувствовать себя червем^[3]. Для меня этот проект носит яркие признаки работы с проблематикой антропоцена, так как пытается переосмыслять статус человека в направлении плоской онтологии, что опять же делается для того, чтобы поставить под вопрос дуальность пары человек-природа. Но, озвучив эти соображения куратору проекта Марии Крамар, я столкнулся с возражениями: для нее проект совсем не про антропоцен. Аналогично этому вопрос антропоцена сегодня часто сводится к прямой эко-алармистской повестке. Это является серьезной редукцией, ведь ключ к дискурсу антропоцена — проблематизация антропологического статуса человека.

Понимая так проблематику антропоцена, мы можем считать ее одной из центральных в современной философии и искусстве. В широком потоке многочисленных философских и эстетических практик и техник, которые с ней работают, можно выделить операции де- и ре-территориализации и (ре)материализации, радикально ставящие статус человека под вопрос, тем самым позволяя «расшатать» его и «пересобрать» на новых основаниях. В тексте ниже мы обратимся к наследию В.И. Вернадского, который в середине XX века создал оригинальную теорию психозойской, или антропогенной эры, которую сегодня и можно определить как антропоцен. Вернадский (ре)территориализовывал человека через (ре)материализацию: он утверждал особый статус человека в биосфере (производил (ре)территориализацию антропологического статуса человека), но при этом помещал его на единую онтологическую плоскость с другими акторами через всеобщую атомарную (ре)материализацию. То есть он одновременно утверждал исключительность и не-исключительность человека, что в совершенно другом ключе заставляет взглянуть на «эру человека». Попробуем разобраться в этом.

(Ре)территориализация статуса человека через его ре-материализацию

Ведь здесь же до меня был пустырь и нелепые овраги, все в камнях и в чертополохе. А я вот пришел и сделал из этой дичи культурное, красивое место. Знаете ли? — прибавлял он вдруг с серьезным лицом, тоном глубокой веры. — Знаете ли, через триста-четыреста лет вся земля обратится в цветущий сад.
И жизнь тогда будет необыкновенно легка и удобна.
А.П. Чехов о своем саде в Ялте
по изложению А.И. Куприна^[4]

В разговорах с коммунистами многими я не скрываю своих мыслей.
Мне чужд капиталистический строй, но и чужд здешний.
Царство моих идей впереди.
В.И. Вернадский^[5]

На надгробии В.И. Вернадского на Новодевичьем кладбище в Москве высечено его изречение: «Мы живем в замечательное время, когда человек становится геологической силой, меняющей лик нашей планеты». Звучит как девиз антропоцена или гимн преобразовательному модернистскому отношению к планете, не так ли? Однако взгляды Вернадского были гораздо сложнее того, как мы, постоянно борющиеся с призраками дуализма, готовы сегодня о них судить по этой фразе. В частности, сам Вернадский критиковал дуализм, отделяющий человека от природы и космоса. И даже фраза на его надгробии является посмертной компиляцией. В оригинале она звучит так: «Мы живем в замечательное геологическое время в истории нашей планеты — антропогенной эре (А.П. Павлов), когда стихийно в течение миллионов лет человек — с остановками, но неуклонно, в последние столетия все быстрее, становится геологической силой, меняющей лик нашей планеты. От нас зависит сделать стихийный процесс сознательным, превратить область жизни — биосферу — в царство ума — в ноосферу»^[6].

В полном варианте у этой мысли появляются две важные «оговорки». Во-первых, человек становится геологической силой «стихийно» и уже на протяжении «миллионов лет». То есть речь идет не просто о гимне новейшим техническим возможностям «царя природы», но о неком природном, естественном процессе. Во-вторых, настоящая работа еще впереди: этот процесс предстоит осознать, чтобы сделать стихийное сознательным. И результат этого будущего усилия, которое «от нас зависит», еще под вопросом.

То есть опять мы видим парадокс: от человека многое зависит, он важен для всей планеты именно в качестве человека, но в то же время он неотделим от окружающего, «стихийно» связан с ним, и вообще это важное качество человека еще нужно сознательно вырабатывать. Парадоксом это кажется как раз исключительно со стороны дуалистического мышления. Мы привыкли, что западная философия выдвигает две альтернативы: человек либо в качестве автономного субъекта оторван от окружающего (что плохо и уже осознано таковым), либо ничем не отличается от всего окружающего, он — случайность, узор на коинсидентальной поверхности (что нам предлагают в качестве противоядия против антропоцентризма, бросаясь из одной крайности в другую). Вернадский стоит вне этого дуализма, предлагая сложную космоантропологию, которая одновременно связывает человека со всем сущим на сложном материальном уровне и поет ему гимн. Все развитие Вернадского шло в сторону выяснения этой всеобщей связи и специфической роли разума как части общего целого.

Еще в студенческие годы, в 1880-е годы, В.И. Вернадский был убежден в важности сознательных усилий человека. Вместе с товарищами (братья Федор и Сергей Ольденбурги, Дмитрий Шаховской, Иван Гревс, Александр Корнилов и другие) они основали неформальное приютинское братство, правила жизни которого гласили: работать как можно больше, потреблять (на себя) как можно меньше, на чужие нужды смотреть как на свои. Из этого кружка впоследствии выйдет ряд видных деятелей либерального толка, лидеров партии кадетов (включая Владимира Вернадского). Тогда же Вернадский, через востоковеда Сергея Ольденбурга, заинтересуется философией Индии и буддизмом. В них он найдет одну из основ для критики западного дуализма и корреляционизма.

Самостоятельные научные изыскания Вернадского начались с минералогии и кристаллографии. Изучая минеральные кристаллы и образуемые ими пространства, молодой ученый приходит к выводу, что газы и вода — это также разновидность минералов. Мы видим, что с самого начала Вернадский «перекидывает мостики» между различными веществами, стремясь найти для них общее основание, при этом не закрывая глаза на их различия.

В 1910-х годах он пришел к предварительному выводу о том, что живые организмы играют на планете ведущую роль, обладают геологической силой. Переворот в сознании случился в 1920 году, когда Вернадский, больной сыпным тифом, оказался под Ялтой в имении Павла Бакунина. Сыпной тиф на тот момент был страшным заболеванием, от которого в России времен Гражданской войны погибло 3 миллиона человек. Находясь на пороге смерти, в горячечном бреду Вернадский прозрел всю свою будущую жизнь: «...Я ясно стал сознавать, что мне суждено сказать человечеству новое в том учении о живом веществе, которое я создаю, и что это есть мое призвание, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в жизнь — как пророк, чувствующий внутри себя голос»^[7]. В визионерских видениях ученый увидел скорую эмиграцию в Англию и США, блестящую международную карьеру, создание исследовательского института живого вещества и свою смерть в возрасте между 83-мя и 85-ю годами.

Мы можем предположить, что Вернадский, подобно Канту, был склонен к мистическим переживаниям и, зная это, всю жизнь пытался выстроить «объективный» базис для познания. Но не трансцедентальную критику способностей человека, как делал Кант, а приведение всех явлений к материалистической основе, которую он нашел в теории атома. В частности, он настаивал на том, что ученому вместо слова жизнь следует употреблять точный термин — живое вещество. Первое нагружено слишком многими смыслами из области философии и религии, то есть из сферы неясного, ненаучного, что уводит ученого от познания единых процессов единой биосферы. В то время как второй термин подчеркивает материальный характер живых явлений, их единство на материальном уровне и возможность сравнения с другими видами вещества.

В 1922­–1926 годах Вернадский действительно оказывается за границей — в Париже, где читает лекции и выпускает два ключевых труда «Геохимия» и «Биосфера». Провозгласив геохимию, Вернадский уравнял на единой онтологической плоскости живое и неживое.

В Париже он познакомился с теорией относительности Эйнштейна и исследованиями в области атомной физики. Именно атомарный уровень существования материи он положил в основу своей картины мира. Биогеохимия работает с живым и косным веществами на уровне атомов и химических элементов — и поэтому для нее очевидно единство живого вещества и косной материи. Само название геохимия обозначает, что мы рассматриваем вещество планеты, ее геологическую реальность, через призму химии — как химические элементы и атомы. Приставка био в термине биогеохимия подчеркивает центральную роль живого вещества в геологических процессах. В течение жизни Вернадский все более убеждался в этом: например, в том, что практически все газы в биосфере есть продукт живого вещества, и что глубинные геологические породы не что иное, как подвергшиеся метаморфизации (трансформации) области былых биосфер.

С середины 1930-х годов ученый начинает рассматривать деятельность человека как закономерный процесс развития биосферы, а не как что-то наложенное на нее извне. Он приближался к пониманию того, что исторический процесс есть часть процесса эволюционного. При этом человек остается частью живого вещества — то есть вписан в атомарные биогеохимические процессы, которые выравнивают его на единой плоскости со всем живым и косным веществом. Мы можем обозначить эту ментальную операцию как биогеохимическое заземление человека. При этом заземление (связь со всем земным) тут же перетекает в разземление, потому что земные биогеохимические процессы зависят от космических, например, от постоянного воздействия солнечного излучения. Таким образом, биогеохимическое заземление сочетается с космохимическим разземлением всей планеты в целом.

Свои взгляды В.И. Вернадский обобщил в труде «Химическое строение Земли и ее окружение». Важной частью этой «книги жизни» является задуманный в качестве предисловия текст «Научная мысль как планетное явление», изданный отдельно в 1938 году. А также небольшой текст «Несколько слов о ноосфере», который послужил наброском так и не законченной последней части труда.

К каким же выводам приходит Вернадский в конце своей жизни? Прежде всего, к атомарному единству мира: живого и неживого, планетного и космического. Поэтому естественными телами можно считать не только минералы, почву, реку, но и биоценоз, организм, клетку, парламент, семью, биосферу. Земля как планета пронизана космическим излучением, его ионами и атомами. В свою очередь, на Земле особое значение имеет живое вещество, которое образует здесь особую геологическую сферу — биосферу. Единая природа связана путем непрерывного биогенного (то есть произведенного живым веществом) тока атомов. «Живое вещество есть прежде всего планетное явление и не может быть оторвано от биосферы, геологической функцией которой оно является»^[8]. Отсюда проистекает специфика живого вещества и человека, как его особой части. Между живым и косным веществом, несмотря на их биогеохимическое единство, существуют принципиальные различия, но они материально-энергетические, а не метафизические.

Каждое естественное тело — это особое состояние пространства. Пространство живого вещества определяется не эвклидовой, а римановской геометрией, причем ее неописанной формой. Если пространство косной материи, например, минеральных кристаллов, подчиняется трехмерной эвклидовой геометрии, то пространство живого вещества организуется по принципу пространства-времени. «Эволюция, старение входит в характеристику этого пространства»^[9]. Эту закономерность Вернадский называет принципом Кюри, так как именно Пьер Кюри, незадолго до своей смерти в 1906-м, открыл различные состояния пространства (etats de l'espase).

Итак, живое вещество образует особое пространство-время, в характеристику которого входит однонаправленное время. Живое вещество однонаправленно меняет биосферу, а вместе с ней и планету, меняясь само, — этот процесс нам известен под именем эволюции, а на его поздней стадии — как человеческая история. Именно на этой геологической роли живого вещества основана организованность биосферы: живое вещество как бы само создает себе область жизни, в частности продуцируя свободный кислород и тем самым создавая земную атмосферу.

В последние пару миллионов лет человечество выделяется из биосферы как ее особый отряд, который «со все усиливающимся в своем проявлении темпом, охватывает всю планету, выделяется, отходит от других живых организмов как новая небывалая геологическая сила. Со скоростью, сравнимой с размножением, выражаемой геометрической прогрессией в ходе времени, создается этим путем в биосфере все растущее множество новых для нее косных природных тел и новых больших природных явлений»^[10]. То есть история человека — это процесс биологический, естественный, биосферный. «Человек должен понять... что он не есть случайное, независимое от окружающего — биосферы или ноосферы — свободно действующее природное явление. Он составляет неизбежное проявление большого природного процесса, закономерно длящегося в течение по крайней мере двух миллиардов лет»^[11].

Ноосферой Вернадский называет горизонт общей планетной эволюции, когда человек, наконец, осознает свое значение как планетного фактора и сознательно возьмет на себя эту ответственность на пути к справедливой планетарной регуляции. Процесс этот неотвратим: «создание ноосферы из биосферы есть природное явление, более глубокое и мощное в своей основе, чем человеческая история. Оно требует проявления человечества как единого целого. Это его неизбежная предпосылка»^[12].

Все изменения, которым человек подвергал планету ранее — вследствие, например, овладения огнем 400 тысяч лет назад или введения современной агрокультуры 10 тысяч лет назад — были несознательными. Только сейчас человек становится глобальной силой, осознает свою космическую связь со всем сущим и подготовляется к тому, чтобы сознательно подойти к своей неизбежной роли планетарного регулятора. По логике Вернадского, изложенной им в середине XX века, только сейчас мы сознательно вступаем в антропогенную эру, то есть в антропоцен. И, надо сказать, ситуация за 70 лет с момента его смерти идет в ту же сторону: вступление в антропогенную эру уже осознано большинством людей.

Однако с современным эко-алармистским дискурсом у мысли Вернадского есть серьезное расхождение. Ученый считал деятельность человека естественным продолжением эволюции живого вещества, биосферы и планеты, а значит — геологическая роль человека неотделима от геологической роли живого вещества и неизбежна. Страх перед антропоценом в популярной культуре базируется как раз на дуалистической установке и отсутствии планетного и космического мышления. «Все страхи и рассуждения обывателей, представителей гуманитарных и философских дисциплин о возможности гибели цивилизации связаны с недооценкой силы и глубины геологических процессов, каким является происходящий ныне, нами переживаемый, переход биосферы в ноосферу»^[13].

Вернадский критикует дуализм, который разделяет человека и природу, душу и тело. «Биологи и философы Запада "завязли" в виталистически-материалистической контроверзе»^[14]. Витализм, по мысли Вернадского, выделяет человека из природы в виде нематериальной идеалистической «души». Материалистическая установка как контраргумент витализма, развитый в XIX веке, привела к тому, что подчеркивалось сходство между живой и косной материей, и упускались их принципиальные различия. Таким образом, Вернадский критикует одновременно и виталистскую (идеалистическую) и материалистическую установки как ограниченные идеологии, которые лежат в основе западных наук.

Но что взамен? Ученый считает, что гораздо ближе современной (атомной) науке философия Индии, например, адвайта-веданта. И не только древняя философия, но и ряд современных мыслителей. В частности, Вернадский упоминает Шри Ауробиндо. Напомним, что последний разработал концепцию интегральной веданты, пытаясь сохранить различие между духом и материей, но при этом обойтись без дуализма. Согласно Шри Ауробиндо интегральная эволюция духа и материи основана на нисхождении Духа в Материю и дальнейшей ее трансформации.

Это похоже на то, что предлагает нам сегодня философ Тимоти Мортон в своей книге «Стать экологичным»: мы уже связаны со всем во Вселенной, нужно просто «перестать париться» и осознать это. Разделяет Мортон с Вернадским и его интерес к индийской философии. Вот только Вернадский основывает свою систему на плоской геохимической (космохимической) онтологии, а не на феномено-логически-медитационных практиках. Правда, и для Тимоти Мортона атомистическое мировоззрение, судя по упомянутой книге, довольно важно. Похоже, Вернадский был прав — современная наука, базирующаяся на понятии атома, квантовой неопределенности и теории относительности, лучше сочетается с индийской философией, чем с западной. Но Вернадский писал об этом в середине XX века, и такие философы, как Мортон, как раз заполняют обозначенную им брешь. Также здесь уместно вспомнить философа Карен Барад, которая сегодня выстраивает теорию всеобщей связности именно через атомарную оптику. В ее понимании постоянные касания на атомарном уровне материей самой себя ведут к переосмыслению идентичности: к осознанию того, что встреча с Другим — это всегда и встреча с самим собой^[15]. Но разве не к этим же заключениям приводит убеждение Вернадского в атомарном единстве мира? Это именно то, что мы назвали геохимическим заземлением / космохимическим разземлением человека.

Земля и Космос, как геохимическая, атомарная реальность, у Вернадского оказывается тем, что пронизывает человека, преследует его, подобно тому, как Земля преследует (haunting) человека у позднего Мерло-Понти. И подобно классикам феноменологии, на которых во многом основывают свои геофилософские концепции такие современные философы, как Бен Вудард и Дилан Тригг, Вернадский утверждает непреодолимую специфику человеческого мира, которую он характеризует опять же материалистически — как особое состояние пространства. Впрочем, Вернадский критиковал материализм как идеологию, которая неотвратимо уничтожает различие между живым и косным веществом, и предпочитал называть себя реалистом. Человеческий мир, несмотря на снятый на атомарном уровне дуализм человека и природы, тем не менее, обладает особой специфичностью и особой функцией — вот, пожалуй, основной псевдопарадокс мысли Вернадского. В сложной реальности существует и онтологическое атомарное единство жизненного субстрата, и специфичность человеческого мира. Утверждение специфического статуса человека происходит через утверждение его как особого состояния пространства — и это есть (ре)территориализация человека в прямом и переносном смысле. Эта операция происходит через его (ре)материализацию — осознание всеобщего атомарного единства.

Несмотря на признание огромной роли науки и разума в будущей трансформации биосферы в ноосферу, Вернадский всегда берет научное мировоззрение в скобки, понимает его ограниченность конкретной исторической эпохой и феноменальной особенностью человеческого познания («романтическая рефлексия» по Тимоти Мортону или прививка от сциентизма). «Научное мировоззрение» не является синонимом истины точно так, как не являются ею религиозные или философские системы. Все они представляют лишь подходы к ней, различные проявления человеческого духа»^[16]. При этом Вернадский бросает камень и в огород того, что сегодня называется корреляционизмом: отделение человека от природы возможно только в мысли, в реальности же они связаны. Именно поэтому ученый критикует современную ему философию: она слишком углублена в реальность мысли и не учитывает завоевания современной науки. В то время как «натуралист должен постоянно возвращаться к «вещам» (а не понятиям — Н.С.)^[17]. Этим самым он защищает себя от ненаучности, дуализма и корреляционизма, к которым склонна философия.

Во всеобщей космобиогеохимической связности наблюдается принцип Геттона, на который так любят ссылаться и Вернадский и Бен Вудард: мы не находим следов начала и не имеем надежд конца. Это разземленная земля и расчеловеченный (то есть лишенный дуалистической установки и сознания собственной исключительности) человек на ней, пронизанные единым потоком миграции атомов. Но живое вещество создает биосферу в ее особой организованности — здесь Вернадский ссылается на А.Н. Уайтхеда, считая, что их понятия организованности материи близки^[18].

Процесс осуществления этой организованности идет лишь в одну сторону — в сторону усложнения центральной нервной системы живого вещества и нарастания степени пронизанности планеты этим веществом. Этот принцип Вернадский называет принципом Дана — по имени американского геолога Джеймса Дуайта Дана, который в середине XIX века пришел к выводу, что эволюция сопровождается цефализацией — прогрессивным развитием головного мозга. Именно в этой точке соединяются эволюция и история. Согласно Вернадскому, развитие техники в последние пару столетий идут по законам размножения живого вещества. Техника — это расширенный фенотип человека (или предчувствие некоторой будущей формы жизни), природное явление, «напор жизни». Во взгляде на «естественность» техники с нашим героем, пожалуй, согласился бы Бенджамин Браттон. Эволюция и развитие человечества со всеми его расширениями неотвратимы, как и превращение биосферы в ноосферу. Но, согласно тому же принципу Геттона об отсутствии начала и конца, человек есть всего лишь одна из форм живого вещества, в какой-то период оказавшаяся на гребне его развития: не он первый — не он последний.

Оказавшись же временно на этом гребне, человек должен осознать свою связь со всем сущим и свою роль в неотвратимой планетарной, а возможно, и космической регуляции. «Бремя» космической регуляции может прийти в медитативно-расслабляющей форме, как у Тимоти Мортона: расслабься, парень, ты уже регулятор, просто не парься и не делай глупостей. Либо в виде сознательной ответственности как общее дело Николая Федорова или космотехники Юк Хуэи^[19]. Главное при этом — не забывать о всеобщей связности, помнить мысль Карен Барад, что, встречаясь с Другим, ты встречаешься с собой-другим, ну или просто относиться к нуждам другого как к своим, подобно участникам студенческого приютинского братства. Осознание своей планетной роли еще только накрывает человечество, не говоря уже о сознательном отношении к своим возможностям. Именно поэтому мы можем иметь реальную надежду на будущую справедливую планетную регуляцию, взывая, как последователь Вернадского А.И. Субетто, к ноосферно-социалистической глобализации и ноосферному социализму. А начать переосмысление антропоцена можно с заявления, созвучного фразе Бруно Латура о Новом Времени, — антропоцена еще не было. Это одновременно возвращает нам веру в человека — осуществляет (ре)территориализацию антропного и сохраняет плоскую онтологию всеобщего единства, необходимую для избежания ошибок дуалистического мировоззрения.

Примечания

1. ^ Вернадский В. Научная мысль как планетное явление. М.: Наука, 1991. С. 14.
2. ^ Булатов Д. Искусство как предполагаемое возможное // Художественный журнал № 106 (2018). С. 98–109.
3. ^ Крамар М. Можно крутиться, в крайнем случае, умереть и заново родиться // Сигма, публикация от 15 июля 2019. Доступно по https://syg.ma/@sygma/mariia-kramar-mozhno-krutitsia-v-krainiem-sluchaie-umieriet-i-zanovo-roditsia.
4. ^ Куприн А. Памяти Чехова // Листригоны. Очерки и воспоминания. М.: T8RUGRAM, 2018. С. 562.
5. ^ Цит. по Вернадский В. Дневники 1926–1934. М.: Наука, 2001. Запись от 20 июня 1931 года. С. 208.
6. ^ Цит. по Мочалов И. Владимир Иванович Вернадский. М.: Наука, 1982. С. 353.
7. ^ Вернадский В. Дневники. 1917–1921. Киев: Наук. Думка, 1997. Запись от 11 марта 1920 года. С. 32.
8. ^ Вернадский В. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М.: Наука, 2001. С. 305.
9. ^ Там же. С. 208.
10. ^ Вернадский В. Научная мысль как планетное явление. М.: Наука, 1991. С. 20­–21.
11. ^ Там же. С. 21.
12. ^ Там же. С. 28.
13. ^ Там же. С. 45.
14. ^ Там же. С. 169.
15. ^ Barad К. On Touching—The Inhuman That Therefore I Am (vol.1) // Power of Material / The Politics of Materiality. Diaphanes, 2018.
16. ^ Вернадский В. Научная мысль как планетное явление. М.: Наука, 1991. С. 201.
17. ^ Вернадский В. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М.: Наука, 2001. С. 190.
18. ^ Там же. Примечание, С. 64.
19. ^ Hui Y. Cosmotechnics as Cosmopolitics. Доступно по https://www.e-flux.com/journal/86/161887/cosmo-technics-as-cosmopolitics/.