Выпуск: №95 2015
Вступление
КомиксБез рубрики
Сила бессильных в новые «темные времена»Илья БудрайтскисЭкскурсы
Воспоминания о гибридном коммунизмеБорис ГройсПозиции
В темноту. О трех разрывахНикита КаданСитуации
Третье дано? Стратегии «исхода» в эпоху массового художественного производстваЛюдмила ВоропайРефлексии
Сообщество после конца сообществПетр СафроновТекст художника
Создание ситуаций: о новом независимом искусствеДмитрий ФилипповОпыты
Об опыте одной альтернативы: Экологическая биеннале на Канонерском островеИлья ОрловПубликации
Архивный импульсХэл ФостерРефлексии
Документ1 Агентство сингулярных исследованийПроекты
Комитет посткоммунистической живописиЕвгений ФиксЭссе
«…взрослые сильнее, но они не способны к волшебству…»Андрей МизианоПерсоналии
Многоликая Рина. Способы взаимодействия художника с коммерческой системой искусстваАнна АрутюноваIn memoriam
Споры об искусствеБогдан МамоновРецензии
Медийная коммунальность и сопротивление «глухого» большинстваПавел Арсеньев
Материал проиллюстрирован видами выставки Олафа Бройнинга «Жизнь», 2015. Предоставлено Metro Pictures
Петр Сафронов. Родился в Москве в 1981 году. Философ. Живет в Москве и Лобне.
Хотим ли мы соединить сообщество с обществом или же, наоборот, хотим навсегда уничтожить саму возможность такого соединения, мы заранее связываем сообщество с некоторой формой социального опыта. Участие в сообществе может подключать нас к сетям продуктивного интеллектуального обмена и содействовать прокладыванию определенной траектории личного (не)успеха. С другой стороны, оно может осознаваться как следствие стигмы первичного исключения и отверженности. Но оба эти варианта предполагают, что сообщество создается для движения к чему-то отличному от наличного состояния его членов. Сообщество не существует вне и помимо своей совершающейся истории, в которую оно вмещается и которую творит его постоянная подвижность.
Сообщество опознается как действительно существующее по тем следствиям, которые возникают в результате его движения. Но эти следствия могут быть (и часто бывают) не видны постороннему глазу. Чтобы существование сообщества могло стать заметным для широкого круга, для «публики», необходим кто-то, кто, будучи членом сообщества, в нем не участвует и, зная все изнутри, может передать это знание другим, посторонним. Иначе говоря, общественное утверждение сообщества требует предателя. Предательство — обязательная часть (истории) всех известных сообществ. Именно появление предателя, раскрывающего тайну сообщества миру, зачастую становится главным и даже единственным результатом существования сообщества. Политическое следствие предательства заключается в том, что существование сообщества устанавливается всегда задним числом в ходе «непредусмотренного» расследования сложившегося порядка общения. Это расследование предотвращает опасность, исходящую от тайны, которую хранило преданное сообщество. Метафизическое следствие предательства в том, что сообщество, начиная благодаря предательству социальное существование, лишается сокровенной сущности и дальше существует только как анекдот, восстанавливаемый по воспоминаниям, слухам и тому подобным источникам.
Поэтому сегодня философии сообщества приходится иметь дело с предательством, которое запугивает публику чудовищными угрозами, хотя и представляет собой благонамеренный рассказ, делающий достоянием гласности тщательно скрываемые тайны. «Страшные истории» — вот чего прежде всего должна избегать философия. Не рекламировать (реальную или вымышленную) опасность, не превращать предательство в ходкий повествовательный товар, а продумывать сообщество так, как если бы его только впервые предстояло создать. Суждение о сообществе само по себе не несет угрозы.
Именно подчеркнутая безопасность рассказов о сообществе вместе с сознанием угрозы, которая может (или могла) исходить от бывших сообществ, делает их столь привлекательными. Но такие рассуждения ничего не говорят о целях существования сообщества. Вместо «философии сообщества» — если мы согласимся временно придерживаться такой терминологии — о сообществе рассуждают «история понятий» или «историческая социология», поддерживающие рассказы предателей об отсутствующей (или миновавшей) опасности.
Легкость такого рода интеллектуальных упражнений основана на том, что все они исходят из той или иной принятой исторической очевидности (скажем, падения СССР), делающей само собой понятным каждый последующий разговор о сообществе и побуждающей трактовать этот термин на основе имплицитной «благожелательности»:[1] дескать, как же, знаем, бывают сообщества — и что нам с того? Основание подобной снисходительности в том, что такой поверхностно благожелательный «исследовательский» подход возможен, только когда энергия сообщества уже истощена, а его мобилизационный потенциал уже обезврежен предательством, превращающим каждое движение в бесплотный отзвук своей или даже чужой истории.
Пользуясь языком уголовного права, можно сказать, что, судя сообщество, мы превращаем совершенные им действия в деяния[2]. Теория права услужливо подсказывает и следующий ход: увидеть связь деяний сообщества с последствиями[3]. Но, благодаря предательскому разоблачению сообщества, действия не имеют завершения, оказываясь, таким образом, лишь покушениями на деяния per se. Эту незавершенность действий сообщества рассматривают подчас как знак непроизводительности, упуская из виду то обстоятельство, что это не всегда так. Раскрытая тайна сообщества может возыметь последствия не вопреки, а благодаря совершенному предательству. Сообщество совершается и после своего видимого завершения.
Демобилизация
Философия сообщества в ее нынешнем виде целиком строится на предположении, что существующими или существовавшими являются только сообщества, которые были вовремя разоблачены и поэтому оказались непроизводительны. Более того, предполагается, что эта стерильная форма сообщества-без-последствий и есть «настоящее» сообщество, другие же сообщества получают такое название только по аналогии и заведомо его не заслуживают. Все последствия деятельности сообщества трактуются лишь как следы первоначального присутствия, нуждающиеся в герменевтическом истолковании. Каждая мобилизация сообщества трактуется как мобилизация традиции. А традиция якобы сковывает инициирующее ее движение, которое она призвана передавать дальше.
Следует ли из этого, что необходимо вовсе отказаться от философии сообщества? Движение сообщества должно в таком случае стать способом сопротивления предательству. Сообщество возвращает себе собственный вопрос, и в этом смысле всегда уже «не существует» в своем существовании. Несуществующее сообщество нельзя предать. Задача заключается в том, чтобы полностью освободить сообщество от господства логики мобилизации и начать мыслить сообщество в логике демобилизации, отказа от движения. Неподвижность не следует, однако, понимать в смысле остановки деятельности. Речь идет о специфическом понимании сообщества: надо увидеть его происходящим здесь и сейчас, не ожидать никаких «дальнейших» последствий и никакого результата. Так, жильцы квартир на разных этажах многоэтажного дома уже представляют собой сообщество. Попытка собрать их для совместных действий (к примеру, для выбора управляющего совета ТСЖ), хотя и является своего рода «движением», в действительности приведет только к разобщению.
Необходимо оставить сообщество без последствий. Это означает, что сообщество не должно рассматриваться в качестве приносящего определенный результат или обеспечивающего определенный вклад. От (аффективной) экономики сообщества следует перейти к педагогике сообщества. Практическая реализация такого требования начинается с того, чтобы начать мыслить безразличие, с которым отдельный человек относится к жизни большинства других людей, как позитивный феномен. Причиной зарождения сообщества тогда будет противопоставление жизненной динамики на уровне человечества и отсутствия движения человека к человеку. Создание сообщества не означает, что действия членов сообщества могут и/или должны сопрягаться с другими действиями либо с бездействием внутри заданного жизненного мира. Сопротивление силе безразличия в повседневном существовании требует размыкания границы «своего» внутреннего ради «чужого» внешнего. Мы призываем оставить деяния без последствий и удалиться[4], с тем чтобы издали выявить и установить позицию для различающей деятельности. Именно акт ухода от «своего» или «своих» позволяет приостановить бездеятельную повседневную жизнь и всю совокупность связанных с ней деяний. Уход становится парадоксальным действием, которое как бы стирает свои последствия, благодаря чему не превращается в деяние. Понятно, что мы не можем рассматривать как пример ухода политическую демонстрацию, забастовку или митинг, поскольку они осуществляются с намерением вызвать определенные последствия.
Можно наметить стратегии ухода, вполне согласующиеся с обозначенным понятием демобилизации. Мне как преподавателю университета знакомы ситуации, когда студенты поодиночке или группами покидают лекцию или семинар на какое-то время. А что если сам преподаватель неожиданно встанет и выйдет из аудитории? Что сделают студенты? Они, конечно, могут разойтись или обратиться с жалобой к администрации. А вдруг они безразлично продолжат занятие, даже не заметив отсутствия преподавателя? Поступив таким образом, они создадут сообщество, которое наполнит пустую форму занятия собственным содержанием. При этом вполне возможно, что этим содержанием уже не будет получение знаний, поскольку не от кого будет их «получать».

Приобретенный студентами опыт самоорганизации позволит им демобилизовать университетскую образовательную систему, изнутри осуществив то, что не вписывается в ее рамки. И действия, и бездействие студентов могут создать проблему в том случае, если повлекут за собой демобилизацию учебы, подразумевающей определенные тактики взаимодействия между «наставником» и «учениками». В то же время внезапный уход преподавателя вынудит студентов осмыслить свое состояние и обнаружить себя как случайно сложившееся сообщество. В совокупности уход преподавателя и безразличная реакция студентов окажутся своего рода вирусом[5], заражающим университетскую среду и нарушающим ее «нормальное» функционирование.
Не является ли описанная ситуация утопией? Только если предложенный нами план демобилизации будет претендовать на тотальность. Конечно, не все студенты будут действовать так безразлично. Но и мы говорим только об отдельных случаях. При демобилизации каждое решение оказывается лишь попыткой обеспечить возможность решения, а не удержать сообщество «вообще». Такое сообщество нельзя предать. Оно сохраняет открытость и дозволяет случайное отклонение от повседневных ритуалов. Каждое реальное возникающее сообщество создает неловкость, неудобство, и колоссальная величина этого накопившегося неудобства, наверное, и не позволяет просто так отказаться от сообщества — потому что опять-таки неудобно.
Минимальная философия
Решительная нерешительность демобилизации сообщества противостоит модели действия, которая работает в терминах уверенности/уклонения и знания/незнания о том, что именно нужно делать. Демобилизующее действие происходит незапланированно. Вместе с тем нельзя сказать, что такого рода деятельность бессознательна или несознательна. Скорее, она имеет промежуточный, мерцающий характер: между чистой сознательностью и чистой бессознательностью. (Почему бы не сделать то-то? Но только без напряжения интеллектуальных, нравственных и физических сил.)
Ошибка сегодняшней философии сообщества в том, что в любом своем варианте она всегда стремится к максимализму. Философия сообщества до сих пор не готова отказаться от предельных задач, абсолютизируя возможности коммуникации (Хабермас и т.п.) и/или трансгрессии (Батай, Бланшо). При этом как добропорядочный аргументативный коммунитаризм, так и метафизика сообщества неизменно оказывались порабощены новейшей менеджериальной логикой создания сообщества как «проекта»[6], актуализирующего соответствующий «потенциал» в качестве общественной силы или онтологической инстанции. Критерием успешной (само)актуализации становится вовлеченность участников сообщества в осуществление возможно большего числа независимых «проектов». Необходимо понять, что каждая социальная практика уже приводит к появлению сообщества — если она трактуется в широком смысле, то есть безотносительно цели, которой она служит. Результаты различения носят эмблематический характер, они показывают/обозначают только сами себя. Гораздо сложнее (но и проще) удержаться в безразличии, почти ничего не требующем.
Случайно возникающая практика безразличия заранее профанирована, так как не создает никаких ценностей, которые обеспечивали бы ее дальнейшую легитимацию. Я называю такую форму практики атеистической церковью[7], имея в виду, что она создается людьми, которые принципиально отказываются мыслить свое существование в рамках сообщества в терминах веры. Более того, они исходят из того, что вера в сообщество — это лучший способ его уничтожить. Само слово «откровение», которое важно для христианского понимания церкви, тесно связано с идеей открытия тайны, явления чего-то. Особенно отчетливо это звучит в немецком Offenbarung. Эта способность тайны открыться сущностно важна для церкви в религиозном смысле. Напротив, для сообщества как церкви атеистической принципиально важна сокрытость тайны. Демобилизованное сообщество представляет собой церковь без откровения. Каждый, кто вступает в сообщество, что-то закрывает, отдаляется от тайны. Он не узнает что-то, а, наоборот, забывает. Он не приобретает что-то, а утрачивает.
Скрывающаяся тайна, о которой я говорил, заключена в том, что случайное сообщество тривиально. В этом смысле быть членом сообщества означает в первую очередь демонстрировать нарочитую банальность. Сообщество безразличных сопротивляется любым попыткам добавить к тому, что уже происходит, что-то еще. Условия существования такого сообщества определяются в зависимости от контекста, в котором ставится вопрос об условиях. Любой набор условий характеризует диалектика введения в оборот/выведения из оборота. Меньше всего можно рассчитывать на то, что возникнет какая-либо систематическая теория сообщества — как раз потому, что сообщество в состоянии случайно заявить о себе само, без посредников. Такое заявление, однако, не выражает какого-либо определенного требования и оставляет наблюдателей полностью оглушенными и растерянными. Cвязь мышления и сообщества, равно как и сообщества и мышления, не является ни в какой степени очевидной и могущей быть представленной в виде списка, более или менее развернутого, тезисов, на основании которого можно было бы потом сформулировать систему, с большим или меньшим успехом называемую речью о сообществе.
Состояния безразличия: коллектив
Наряду с сообществом существует и еще одна форма совместного существования безразличных друг другу людей — коллектив. Коллективная организация масс стала выдающимся достижением советского строя. По сравнению с сообществом, всякий коллектив примечательным образом индивидуализирован и определен. Сообщество существует в зыбкой атмосфере неуверенности, в том числе и относительно самого своего существования. Коллектив, напротив, требует от всех своих членов признавать существование коллектива и устанавливается благодаря этому признанию. Для возникновения коллектива нужно, чтобы его члены имели общий опыт, совместно пережили ряд событий. Процедуры признания, действующие в коллективе, могут при этом различаться. В любом случае, само их наличие превращает коллектив (поскольку он существует) в множество людей, каждый из которых по отношению к коллективу имеет некоторый избыток. У человека есть что-то, что он может принести в коллектив, — и коллектив может это признать или не признать, посредством признания/непризнания определяя ценность принесенного. Будучи отвергнут, человек может перейти в другой коллектив. В любом случае, у него есть что-то, что, с одной стороны, превосходит нужды и потребности коллектива, а с другой — постоянно сопоставляется с каким-либо коллективом. Иначе говоря, каждый член коллектива — это всегда нечто большее, чем просто часть коллектива; и это большее он одновременно и привносит в коллектив, и утаивает от него.

Если кто-то утверждает, что он является лишь членом определенного коллектива и ничем больше, он тем самым подрывает существование данного коллектива. Если кто-то полностью сводит свое бытие, допустим, к партийной или профессиональной работе, он разрушает саму возможность партии или профессионального сообщества стать коллективом. Такой последовательный коллективист отказывается экономить свое существование и стремится восполнить свою антропологическую частичность и несовершенность организационной тотальностью коллектива. Такой сверхмобилизацией он останавливает мобилизацию коллектива в целом и неизбежно оказывается в одиночестве. В этот момент коллектив может превратиться в демобилизованное сообщество.
Поначалу голос сообщества — одинокий голос. Разделить одиночество этого голоса значит попытаться ответить, прозвучать, насколько хватит сил. Это бывает интересно. Может ли какой-то объект или действие вызывать интерес, который тут же переходил бы в оценку, не останавливаясь для разглядывания, раздумывания и тому подобного незаинтересованного эстетического созерцания «чистого» смысла? Для этого нужно помыслить сообщество в перспективе блуждающих случайных событий впадения в безразличие. Совпадение в безразличии — вот что здесь наиболее важно. Безразличие захватывает человека, поскольку сочетает возможность и действительность, свойственные случайности. Набор ситуаций безразличия характеризует сообщество, не-достигающее невозможности, о которой никто и никогда не сможет рассказать.
Состояния безразличия: кибернезис
Отдельно взятое человеческое тело тоже может стать сообществом. Но что можно сделать с телом, чтобы нейтрализовать его? Возможно, данность тела должна быть преобразована в совокупность данных о теле. Собственно говоря, это уже происходит в современной медицинской практике, где тело превращается в некую аббревиатуру самого себя. Тело словно становится сочетанием органических и механических, реальных и виртуальных состояний. Тело в его навязчивой и утомительной данности ставится под вопрос. Попытки сопротивляться наивной логике присвоения тела, некритически отождествляющей возможность и факт обладания, мы назовем «кибернезис». Тело легче всего назвать «своим», но не кроется ли за легкостью, с которой тело становится условием «меня», его условность? Условность тем более тягостная, что к ней крепится весьма массивный дисциплинарный каркас. Повсюду тело является гарантом спокойствия и стабильности, открывая мне только «доступное», «физически возможное», «переносимое». Человек в буквальном смысле «сохраняет себя», заботясь о теле, которое демонстрирует пределы своих возможностей. Ведь именно тело не дает мне «выйти из себя».
Лишаясь телесности, тело впервые понимает себя как находящееся в мире — раньше телесность закрывала от него мир. Именно мир создает дистанцию/переплетение между действительностью тела и его возможностями. Мир придает телу сложность, и тело «может» совершать нечто. Что же становится полем его свершений? Оно само. Обращаясь к «себе», тело усматривает мир. Но это происходит только в том случае, если оно не спешит сразу назвать мир «своим» и вообще чьим-то. Ничейность мира открывается, когда тело предоставляется технико-технологическому воздействию. Термин «воздействие» здесь, впрочем, уже неуместен, поскольку предполагает органическое тело, имеющее и удерживающее границу между внешним и внутренним. Скорее нужно говорить о гибридизации, о переплетении органического и механического, создающем новое кибертело.
Кибернезис — процесс рождения кибертелесности — имеет собственную эволюционную логику. Кибертело может одновременно функционировать на нескольких платформахносителях, тем самым полностью расщепляя единый узел пространственно-временной локализации. Кибернезис дает телу возможность существовать параллельно в нескольких средах, не завися ни от одной из них. Тело избыточно по отношению к каждой отдельной реализации и выбывает из нее. Тело десубстанциализируется, рассредоточивается, утрачивая материальное единство. Пространство и время тела, прежде всегда сосредоточенные в одной «точке», рассеиваются, теперь тело приходится «собирать» — и это собранное тело имеет новую темпоральную и топологическую структуру. Протяженность как основное свойство физического тела сменяется распределенностью. «Обладать» кибертелом значит рассеивать, распылять его в пространстве и времени, везде оставляя частицы «своего» присутствия. Эти частицы могут вести самостоятельную жизнь, мутируя и порождая новые кибертела. Кибертело вообще случайно. Для него возможность случаться, происходить гораздо важнее респектабельного постоянного пребывания. Такое тело состоит не из органов, а из событий, которые выстраиваются вокруг определенной силовой линии, задающей «ось» симметрии. Кибертела всегда много, и благодаря этому оно всегда одно. Такое тело состоит из переходов, смен телесной оболочки.
Без продолжения
Каждый разговор о сообществе начинается с конца, нарушая наше представление о правильном ходе изложения. Сообщество сбывается, случайно утрачивая свое одиночество в мире. Что-то утрачено, и ты даже не пытаешься это восстановить, а просто принимаешь это и живешь дальше так, как если бы ничего не терял. Сообщество располагается в разрыве между бессобытийностью и событием, между уже и еще. Впрочем, такое «состояние» (воспользуюсь этим словом, чтобы не придумывать другого) может длиться довольно долго — достаточно долго для того, чтобы философия сообщества потерпела мгновенную неудачу. Видимо, именно стойкое переживание неудачи и составляет ее исторически оправданное достоинство.
Мгновение не предполагает отчуждения в смысле целенаправленного накопления «прибавочных» реакций, результатов, последствий. После мгновения ничего не происходит, мгновению не задашь вопрос «И что?». Когда спрашивают «И что?», хотят чего-то продолжительного, устойчивого, надежного. Требование продолжения — это требование возможности отложить реакцию или распределить ее так, чтобы все было устроено гармоничным образом. Без продолжения отложить нельзя. Чем плоха связь значения и интереса? Тем, что значение искусственно поддерживается до тех пор, пока оно вызывает интерес. Значение мумифицирует интерес. Если мы хотим все-таки помыслить живой интерес сообщества, мы должны прекратить делать на него метафизическую или политическую ставку, не допуская окончательного решения вопроса о значении.
Примечания
- ^ Williams R. On Community // Keywords: A Vocabulary of Culture and Society. Revised Edition. New York: Oxford University Press, 1983. P. 76. Первоначальным указанием на этот текст я обязан Андрею Олейникову.
- ^ Кузнецова Н., Тяжкова И. (ред.) Курс уголовного права. Общая часть. Том 1: Учение о преступлении. М.: Зерцало, 2002. С. 124.
- ^ Комиссаров В. (ред.) Российское уголовное право. Общая часть. СПб.: Питер, 2005. С. 169.
- ^ Развиваемые здесь соображения возникли в ходе бесед с Ириной Юрьевой, которой автор выражает глубокую признательность.
- ^ Эта метафора была предложена автору Натальей Полтавцевой.
- ^ См.: Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма. М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 142–169.
- ^ Ср. проводившееся Лютером сопоставление между христианской церковью и городской общиной: Лютер М. Поучение о досточтимом Таинстве Святого Истинного Тела Христова // St. Peter-und-Paul Gemeindeblatt, No 35, August 2010. С. 4–7.