Тема сообщества, совместного творческого и социального бытия, проходит через всю историю «Художественного журнала». Ведь «ХЖ», собственно, и возник в начале 90-х по инициативе молодого поколения художников и авторов, видевших в периодическом издании один из возможных инструментов самоорганизации. И если на протяжении первого постсоветского десятилетия сообщества были, по сути, единственной формой системных отношений в искусстве, то в нулевые, когда стремительно создавалась институциональная система, сообщества превратились в способ объединить альтернативные умонастроения и практики, то есть стали понимать себя как «другие пространства». Однако в последние годы определяющей чертой общественных настроений «стал радикальный разрыв между политикой и личным опытом, между бесконечно повторяемыми утверждениями и их связью с актуальным местом, в котором находится говорящий» (И. Будрайтскис «Сила бессильных...»). Отсюда проблематичным для субъекта становится найти себя в общности с другими, в то время как сами эти общности все чаще воспроизводятся через рутину. Более того, сегодня претензии сообществ на то, что именно они (в противоположность институциональной инфраструктуре) являются пространствами подлинной креативности, начинают казаться сомнительными. Ведь способы репрезентации художественного продукта, его оценку и признание, как и сам статус художника и искусства продолжает задавать система искусства, в то время как любой альтернативный подход, по сути, «светит отраженным светом» (Л. Воропай «Третье дано?»).

А потому для многих в эти «темные времена» наиболее последовательный и этически оправданный путь — это отказаться от идеи сообщества и «в одиночку отправиться в историческую темноту» (Н. Кадан «В темноту...»). В этих исторических сумерках субъекту удается осветить лишь небольшой участок окружающего пространства, которое он принимается обживать и обустраивать. А потому с концом сообществ заявили о себе авторы, создающие свои собственные миры, личные «другие пространства» — пространства субъективной мифологии, магии и волшебства (А. Мизиано «...взрослые сильнее...»). Впрочем, подчас эти субъективные миры могут принимать форму сообществ — только сообществ виртуальных, скрытых за фиктивным именем (А. Арутюнова «Многоликая Рина») или институцией (Агентство сингулярных исследований «Документ1»). Или же это могут быть инициативы новых общностей, спаянных общим кругом интересов или занятий (Е. Фикс «Комитет посткоммунистической живописи»). При этом то, что заставляет усомниться в их праве называться сообществами, — так это их характер социальных конструктов и отсутствие порыва к чистому бытию вместе, свободному от общих целей и задач. Впрочем, конструктами ныне являются не только сообщества, но и современные общества, которые «воплощают собой определенные ценности и затем предлагают себя как готовый продукт на международном политическом рынке — независимо от того, является ли воплощаемая общественная модель американской, европейской или исламской» (Б. Гройс «Воспоминания о гибридном коммунизме»).

И все же те, кто сегодня делает мужественный выбор в одиночку противостоять «темным временам», многим обязаны сообществам, которые «дали им время, чтобы окрепли кости, чтобы затвердел защитный панцирь» (Н. Кадан «В темноту...»). Те же, кто в свое время не пережил опыта сообщества, закономерно идут другим путем: распад старых сообществ становится для них поводом к созданию новых. Вновь молодые художники призывают к самоорганизации, исходу из коррумпированной системы искусства, созданию «других пространств» и «ситуаций» коллективной работы (Д. Филиппов «Создание ситуаций...»). Вновь с идеей сообщества связывают «контрвласть» и «контргегемонию» (И. Орлов «Об опыте одной альтернативы»). А потому, похоже, сообщества обречены возрождаться. Более того, «именно стойкое переживание неудачи и составляет их исторически оправданное достоинство» (П. Сафронов «Сообщество после конца сообществ»).