My life goes by in the blink of an eye.
Тейлор Мишель Момсен

Современная политика вместе с современными медиа изменили положение дел в обществе; изменился и статус зрителя. И война в ее нынешнем виде больше не напоминает войны прошлых веков. Уже сейчас нам приходится вносить серьезные поправки в наши представления о ней: как она ведется, какими способами и ради каких целей. Зачем симулировать детали войны? Почему сегодня политтехнологам уже недостаточно реальных трагедий? Зачем необходимо в реальную историю войны, происходящей здесь и сейчас, вписывать истории-вымыслы, которые буквально на следующий же день опровергаются в ходе журналистских расследований?

Публикуя непроверенную информацию, медиа распространяют слухи. Например, мы видим по телевизору кадры взлетающих ракет. Эти кадры могут быть сняты сегодня, вчера, год назад, два года назад во время другой войны или три года назад во время войны в другой стране; так или иначе, эти кадры документально не отражают конкретное событие. Они могут быть использованы любой из конфликтующих сторон, сопровождаться любым закадровым текстом, полным обвинений в адрес противника, но никаких дополнительных деталей зритель не увидит, он должен принять информацию на веру.

Все изображения войны, когда-либо снятые и хранящиеся в интернете, образуют своего рода банк изображений, так что ими могут воспользоваться как официальные СМИ, так и любой пользователь, пишущий сообщение у себя на странице. И нужно еще разобраться, существует ли журналистика в военное время?! Не размываются ли в это время границы профессии, так же как и границы ответственности?!

Итак, сегодняшние медиа больше не пытаются убедить нас в правдивости своих сообщений. Единственная их задача — добиться от нас эмоциональной вовлеченности, реконструировать опыт боли и скорби, даже если этот опыт и так совершенно реален где-то за пределами экранов телевидения и первых полос газет.

Слухи распространяются именно потому, что мы уже заранее их ожидаем. СМИ работают с архетипами, травмами и коллективными предубеждениями, делая это грубо и цинично. Нынешняя война разворачивается в пространствах и реального, и медийного миров (война одновременно «горячая» и «холодная»). СМИ ждут от нас эмоций, ненависти, презрения к сконструированному врагу (конструировать врага приходится, даже когда враг абсолютно реален). Современные политтехнологи пришли к выводу, что скрывать военные действия (как было еще совсем недавно) политически менее выгодно, чем вовлекать зрителя и информировать его в нужном идеологическом ключе, то есть конструируя мир, где существует только черное и белое. В накаленной атмосфере слух распространяется мгновенно, достаточно лишь тени подозрения.

Так или иначе, в те времена, когда журналистика перестает быть (казаться) независимой, художники вынуждены возлагать на себя дополнительные обязанности. Подобный случай мы можем наблюдать в России сегодня. Эти обязанности заключаются не только в поиске новых каналов распространения информации, но и в необходимости указать на существование между черным и белым множества полутонов. Художники пытаются создавать «правдивые» документации, выражать свою субъективную реакцию на актуальные события. Но совершать этот сизифов труд их побуждают скорее личные этические соображения: я буду это делать, несмотря на невозможность конкурировать со СМИ, поскольку у меня есть совесть и моральные принципы, а пока я это делаю, я буду думать (или мечтать) о том, как выбраться из сложившейся ситуации.

Кроме того художники могут проблематизировать саму невозможность дальнейших высказываний, говорить о проблемах языка, захваченного медиа. Или же проблематизировать катастрофическую нехватку времени у большинства граждан, которая несомненно способствует политической незрелости общества. Но, возможно, в нынешней ситуации намного продуктивней для художника оказывается работа с нарративами прошлого, а именно с такими нарративами, которые, пробивая пунктиром временные дистанции, приводят к событиям сегодняшнего дня.

Так или иначе, способы исследования, требующие аналитического мышления и фундаментальных знаний, не поспевают за невероятно быстро меняющейся социально-политической действительностью. И медиаактивизм был (и продолжает быть) реакцией на это ускорение, которое к тому же усиливается искусственно.

Но как действовать в мире, в котором не находится времени, чтобы подумать?!

Быть художником значит находиться в определенной позиции, то есть, буквально, занимать определенное положение.

Возможно, самой честной и радикальной акцией в современной России могла бы стать коллективная отправка всех художников за решетку. Именно в этой позиции они синхронизировались бы с ходом временем, оказались бы в зоне политической видимости. Я бы сказал иначе: жить в современной России в согласии со своей совестью можно только находясь в тюрьме.

Многие художники сейчас понимают искусство как работу по оживлению тех сфер (социальных, исторических и т.п.), которые по тем или иным причинам оказались отмершими, нечувствительными или отчужденными. Это в некотором роде табуированные сферы, и не так важно, имеем ли мы дело с руинами, оставшимися после войны, или перенасыщенным (и оттого мертвым) медиамиром (в какой-то момент медиамир (гиперреальность) стал синонимом слова «хаос»). В любом случае, сегодня к уже имеющимся коллективным травмам добавляются все новые, обусловленные последними политическими и военными событиями. Общество раскололось на мельчайшие атомы, и сегодня объединить его способны только самые чудовищные вещи.