Выпуск: №94 2015
Вступление
КомиксБез рубрики
О прообразеВиктор АлимпиевТипологии
Каким образом воображать образ?Степан ВанеянРефлексии
Ценители образовПетр СафроновКонцепции
Чего на самом деле хотят картинки?Уильям Дж.Т. МитчеллСитуации
Образ и материальное: к трансформации связейНина СоснаАнализы
Против репрезентацииДэвид ДжозелитСитуации
Петля времениМария КалининаМонографии
Вертикаль власти Вадима ЗахароваЕгор СофроновЭссе
Фотоаппарат отцаАлександра НовоженоваПерсоналии
Парадоксы постколониальной образностиАлексей УлькоАнализы
Параноидальное чувство бессилияАнна ИльченкоТекст художника
Без названияЕвгений ГранильщиковИсследования
Голос, который хранит молчаниеАндрей ШентальТекст художника
СеансАлександра СухареваИсследования
Ничто и нечто. Пустые выставки Мэтью КопландаАнна ШуваловаКниги
Субъект трудаГлеб НапреенкоВыставки
Синестетическое сообществоБорис КлюшниковВыставки
Инсталляция как гиперобъектКарина Караева
Нина Сосна. Родилась в Москве. Философ, медиатеоретик. Автор книги «Образ и фотография» (2011). Живет в Москве.
Пятнадцать лет в наше время — немалый срок для состояния идейного поля. Бурное развитие проблематики образа пришлось на вторую половину 90-х годов. На конференциях, в монографиях и сборниках, в интернете обсуждали специфику образа в сравнении с изображением, картиной, знаком, схемой. Дискуссии оказались и дисциплинарно плодотворны: миновал этап pictorial turn, за которым следовали не только visual studies, но и прямо посвященные роли образа Bildwissenschaft и image studies. Теоретикам пришлось нелегко — надо было изыскивать выразительные средства, которые позволили бы различить то, что технически, буквально обозначалось одним и тем же словом image.
Исследования образа, с одной стороны, основывались на предшествующей традиции работы с визуальным материалом (связанной с историей и философией искусства, часто феноменологически ориентированной); с другой стороны, ограничивались прибывающей визуальной продукцией эпохи быстрой технической воспроизводимости изображений. То есть авторы, высказывавшиеся по поводу образа, осознавали принадлежность способов построения и устройства своей аргументации как таковых, еще до содержательных элементов, христианскому воображению — и в то же время с нескрываемым раздражением относились к визуальному разнообразию, захватывающему и наводняющему взгляд с экранов различного типа. Еще до того как число изображений, загружаемых через Facebook и Instagram, немыслимо возросло, они называли видимостями (visibilités) то, что направлено к глазам, и отличали их от того, что предложили связывать с образами. «В нашем мире все меньше и меньше образов, поскольку их загадочному появлению угрожает демографическое давление видимостей. Визуальное перенаселение требует значительной работы мысли»[1]. Видимости интерпретировались как неподлинное визуальное — мнимое, не имеющее под собой оснований, не отсылающее ни к каким прототипам, не восходящее ни к каким оригиналам. Иными словами, симуляции, заслонявшие собой процессы и явления, которые следовало бы изучать. Разыскивая в современности примеры, в которых образ еще функционирует, исследователи образа независимо друг от друга обращались к живописи начала XX века, наблюдая, как уходит такой образный ресурс, как живописное полотно: в живописи авангарда после основательного разрушения конвенций, складывавшихся с XV века, не осталось места ни для «предмета», на который могло бы быть направлено внимание («ничего кроме света» в полотнах импрессионистов), ни для переживания (квадраты Антая никак не настроены на того, кто видит их, и от зрителей они не зависят). Пробовали обратиться и к кинематографу (как Ж. Рансьер или Б. Стиглер), что в конце нулевых вызвало много критических замечаний по поводу неправомерного ограничения предметного поля «старыми» медиа (к каковым теперь относят такие телевизуальные средства, как кино) и игнорирования высокотехнологичного искусства.

Что же представляет собой образ, который отстаивают его исследователи, все реже и реже связывая его с настоящим, неприязненно или даже презрительно отзываясь о медиации? Если обобщить результаты нескольких подходов, то образ фактически выступает местом встречи, условием возможности того, что свободный обмен — взглядами, мнениями, значениями — может состояться. То, как образ функционирует — балансируя между близостью и дистанцией, адресуя себя зрителю и уклоняясь от прямого взгляда, связываясь с характеристиками поверхности, данной взгляду, но не сводясь к ее свойствам, — и создавало те специфические характеристики, которые описывали со-общительность, циркуляцию между изображением, изображенными, зрителями и создателями изображения. Поэтому к подчеркнуто выделяемому исследователями принципу «образ — это всегда образ чего-то» сегодня кажется важным добавить «образ — это образ для кого-то», поскольку вне ситуаций обмена (которые можно было бы назвать ситуациями восприятия), пусть отложенного или потенциализированного, образ едва ли существует. Исследователи образов даже обращаются к материалам антропологии — чтобы показать, что именно изобретение образного обмена тысячелетия назад дало толчок развитию антропогенеза и значительно содействовало возникновению того, что обычно называют культурой.
Хотя подобного рода исследования еще продолжаются, они оказались под подозрением со стороны другого дискурса, который развивался примерно со второй половины нулевых годов. Выдвигаемые возражения касались трех пунктов: 1) европоцентризма, 2) антропоцентризма, 3) невнимания к материальным поверхностям.
Что касается первого возражения, более или менее очевидно — теоретически, — что идея образа в сформулированном выше виде действительно основывается на канонических для христианства текстах, и некоторые формулировки насчитывают несколько сотен лет. Едва ли стоит сомневаться, что они еще вполне влиятельны, но вот насколько они могут быть экстраполированы на другие культурные ареалы, — вопрос, на который пытаются ответить исследователи уже начавшегося второго десятилетия XXI века: от Дж. Элкинса, выясняющего, каким образом пишутся истории искусств, например, в современной Индии[2], до Л. Маркс, написавшей книгу о том, чем могут быть медиа современного арабского мира[3].

Второе возражение предъявляется сегодня настолько часто, что исследования визуального (образного, эстетического) также его не избегают. Несколько расходясь в интенсивности подхода к устанавливаемым ими задачам в спектре от «принципиально нечеловеческого» до «не обязательно человеческого», сегодняшние гуманитарии превозносят «объекты» вместе с присущими им способами выражения, не зависящими от инстанций, возможно, наблюдающих эти выражения. Дабы элиминировать проблемы человеческого восприятия, они предпочитают говорить об агентах (понимая под ними, как мы сказали, не только действующего субъекта, имеющего отношении к области антропологии) и интеракциях, в которые они вступают между собой. Очевидно, что подобные построения основываются на принятых некогда в естественных науках представлениях о единичных элементах, частицах, сцепления и взаимодействия которых и объясняют сложность происходящего (так обстоит дело, например, для Латура). Один из самых сложных моментов такой точки зрения — переход к уровню социальных взаимодействий, который, к сожалению, и сегодня нередко не объясняется, так что фразы вроде «конфигурация материальных поверхностей повседневного мира» заставляют говорить о непоследовательности сочленения элементов различных теорий. Возникает вопрос, о чьей повседневности идет речь, если части такого мира могут оказаться несоразмерными человеку как «не обязательно человеческие»?
Но самое, может быть, любопытное — третье возражение. Кому-то представляется, что как раз сегодня материя сделалась гораздо более разнообразной, и потому уже не подпадает под имеющиеся культурные и социальные конвенции. Кто-то полагает, что пора перестать заниматься поисками оригиналов и прототипов, ведь они в принципе устанавливают вертикальные ряды, иерархии. В условиях, когда все человеческое оказывается под подозрением и некого поставить в привилегированную позицию, следует отказаться от выстраивания иерархий и обратиться к горизонтальному или «плоскому». Здесь стоит вспомнить попытки руководствоваться «плоской онтологией» в практике географических исследований[4] или использовать некоторые ее принципы применительно к архитектуре[5].
Не имея возможности разбирать здесь сложный вопрос о том, как в таких дискурсивных построениях последних лет все-таки появляются если не иерархии, то шкалы и вероятностные представления о состоянии дел (probability в отношении материальных вещей), рассчитанные в процентах, заострим внимание на том, что именно интересующие нас «материальные поверхности», которые можно было бы каким-то способом связать с образами, понимаются «энвайронменталистски». То есть предлагается считать, что поверхность — это среда.
Парадоксальность такого заявления может быть отчасти разрешена предположением, что такое возможно, если собственно материальное понимается как нечто крайне нестабильное. Мы представляем себе здания устойчивыми при обычных условиях — скажем, в сейсмически благоприятных районах. Но здания — это тоже варианты «ассамбляжей», взаимодействующие с тем, что их окружает, и соединяющие системы минералов и искусственно возведенные постройки: их конструктивные элементы (стены, потолок) едва заметно движутся, стройматериалы изменяются под воздействием годовых флуктуаций температуры, влажности и загрязнения, не говоря уже о политических трансформациях, которые могут оказывать на них воздействие. Мы представляем себе поверхность Земли на основе карт. Но она уже перечерчена — моделями городов и территорий, расширенным видением техники, действующей на большом расстоянии, трехмерными моделями, пробами грунта, спутниковым изображением высокого разрешения — от морского дна до останков разбомбленных зданий. Материальность с этой точки зрения видится скорее неким слоем ассоциаций, взаимодействий между «агентами», средами, в которых агенты действуют, и техногенными, искусственными продуктами. И она подвижна, «поскольку всегда имеются контакты, которые устанавливаются».

Таковы, вероятно, эффекты, сопровождающие внимание к материальному, вызывающие «погружение в материальное»: акцентирование «среды» неизбежно нарушает разделенность «поверхностей», заставляя следить за процессами, протекающими на границах — сквозь них и во взаимодействии с ними. Отвергаемое лингвистическое измерение вкупе с травмами и памятью (и связанные с ними семиотическое и символическое измерения) освобождает дорогу дискурсу о материальном, «объекты», «агенты», «частицы» и «электроны» которого слипаются в эластичную массу, в которой «субъекты», как бы мы их ни понимали, уже практически неразличимы — или должны быть специально выделены.
Есть один важный аспект, касающийся связи проблематики образа и материального двух указанных этапов — феноменологического и объектно-ориентированного. Феноменологически настроенные сторонники образа многократно подчеркивали недоступность образа прямому видению, разными способами маркируя странные (вплоть до непредсказуемых, загадочных или даже мистических) способы появления образа в связи с визуальными данными, но определенно на некоторой дистанции от них. А собственно плоскость, носитель, поддерживающий визуальное, виделся им скорее как захватчик, отнимающий у зрителя способности (взгляда, восприятия, реакции) и потому лишающий его возможностей ((само)изменения, развития и роста). Показательно, что обеспокоенность «слипанием» образа и материального носителя выражают и представители новых течений, предупреждающие об опасностях фетишизма и «фактизма». Как же, спрашивают они, подходить к материальным свидетельствам? За рамками товарных и сексуальных выражений, «под лупами микрофизических линз можно найти сложившиеся социальные связи, отпечатавшуюся политическую власть, вписанные события, сцепления акторов и логики практик»[6], которые не сламываются на объекте, но проходят сквозь него или иногда благодаря ему и оформляются. Возникает опасность руинизации собственно материального, его перехода в состояние останка. Остались ли еще в этой материальной толще возможности для образов? Это, видимо, вопрос, ответ на который принесет будущее.
Примечания
- ^ Mondzain M.-J. Le commerce des regards. Paris: Seuil, 2003. P .177.
- ^ Элкинс Д. Неевропейские истории искусства // Исследуя визуальный мир. Вильнюс: Европейский гуманитарный университет, 2010
- ^ Marks L. Enfoldment and Infinity: An Islamic Genealogy of New Media Art. Cambridge: MIT Press, 2010.
- ^ Marston S., Jones J.P. III, Woodward K. Human Geography Without Scale // Transactions of the Institute of British Geographers, 2005, vol. 30, issue 4.
- ^ Weizman E. Forensic Architecture: Notes from Fields and Forums. Ostfildern: Hatje Cantz, 2012.
- ^ Ibid.